Онлайн книга «Лоцман. Власть шпаги»
— Ну, православные! Не поминайте лихом. Ловким ударом ноги палач тут же выбил скамейку из-под ног приговоренных к казни. Лопоухий с сутулым живенько закачались в петельках — любо-дорого посмотреть! Пахнуло дерьмом и мочою, портки повешенных вмиг сделались мокрыми — организм, прощаясь с жизнью, избавлялся от всего лишнего. Вот так… потому и смерть — позорна. В собственном-то дерьме! Двое лесных татей уже болтались в петле, а вот с третьим, с атаманом, вышла заминка. Петелечка-то оказалась хлипкой, оборвалась — и бедолага рухнул на помост, едва не проломив доски. — Ох славно-то! Вверх-вниз, — громко захохотал упавший. — Как на качелях! Толпившийся у помоста народ шутку заценил — засмеялся. Что уж поделать, любят людишки разных проходимцев да ухарей! Вот как Петрушу Волка. Злодей — клейма ставить негде, а вот поди ж ты, напоследок развеселил. Однако ж самое-то веселье, как оказалось, только еще начиналось! Помощники палача быстренько приварганили новую петельку, подтянули, испробовали — вроде крепка, должна б выдержать… А вот не выдержала! Лопнула, зараза! Это вот второй-то раз. — Кому повешену быть, тот не утонет, — на этот раз Бутурлин тоже пошутил, только как-то невпопад. — Нет, наоборот я хотел сказать-то, — тут же поправился лоцман. Да все в толпе поняли уже, засмеялись. Где-то позади, за помостом, нервно заржала лошадь. Никита Петрович напрягся, прислушался… ага-а-а… На губах его заиграла улыбка — казалось, с чего бы? Казнь продолжалась. Третий раз петельку приладили… Вдев туда голову, Петруша Волк ухмыльнулся и весело подмигнул людишкам: — Видать, не особо меня черти-то заждались! Сковородку не приготовили. Оп! Выбил палач скамеечку… И снова народ грянул в хохот! Не-ет, на этот раз веревка-то не подвела, подвела перекладина. Сломалась, зараза, с треском! Р-раз — и напополам. Тут уж спохватился судейский, тот, что распоряжался казнью. Сделав знак палачу, соскочил с помоста вниз, пошептался с архиереем, со служками. Покивал и, с важностью, не торопясь, поднялся на помост обратно. Подошел к самому краю, откашлялся: — Ну, раз уж тако вышло… Вы все, православные, видели. Господь знак дает! — Ослобоняйте! — послышались крики. — Пущай так кается. — Коли уж смертушка не принимает… — Заклеймить да ноздри рвати! — На каторгу его, на каторгу! Эвон, какой здоровяк. Ровно твой боярин. Судейский снова откашлялся, уже громче. Дождался, когда стихнет толпа, ножку в сапожок зелена сафьяна обутую вперед выставил, руки за кушак заложил: — Оставляем его покуда к покаянию… а уж на третью седмицу — казним. Повесим аль колесуем — как Бог даст. Недоповешенный разбойник сошел с помоста под приветственные крики собравшихся. Татя тут же схватили и, заковав в железа, бросили в телегу… — Не увозите, братцы! — дернулся, возрыдал Петруша. — Дайте казнь досмотреть. Никогда отрубания головы близко не видел! — Пущай посмотрит! — закричали в толпе. Взглянув на архиерея, судейский пожал плечами и махнул рукой: — Мне-то чего? Пущай. Между тем Никита Петрович не терял времени даром. Разминал, как мог, затекшие руки. А, как подвели к плахе, попросил снять цепи, бросил в толпу с надрывом: — Позвольте же, православные, перекреститься в последний раз. Нешто, как нехристь, умру, окаянный? — Перекрестись, дозволяем, — тут подошел и священник, еще у узилище отпустивший приговоренному все грехи. Славный такой старичок с сивой бородкой. Глянул на судейского с укоризной: — Ну, железа-то с него снимите, ага. Чай, никуда не денется. Взбежал на помост кузнец с переносной наковаленкой. Тюкнул раз, тюкнул два — звякнув, упали цепи. — От и добро, — растирая запястья, ухмыльнулся Никита. — От и славненько. Повернулся к рядом стоявшему палачу — и с маху кулаком в ухо — оп! Палач, не говоря худого слова, рухнул с помоста в толпу. Пока летел еще, Бутурлин успел зарядить и судейскому, и тому из помощников ката, кто опомнился, подскочил… Хотя опомнились-то они все поздновато! Ах, Никита Петрович — любо-дорого посмотреть! Сунул кулаком раз, сунул два… Потом — за помост прыгнул… Как раз там и лошадь заржала оседланная. Не пойми, как и оказалась… Никитушка с помоста — прямо в седло. Да — коня на дыбы, да с посвистом — прочь! Только его и видели. — На Романиху, на Романиху поскакал! — Не! На Фишову гору! Толпа зашлась в восторге! Еще бы — теперь будет, что долгими зимними вечерами вспоминать. Стражники, монахи, судейские — все бестолково забегали, засуетились. Правду сказать — такой наглости от приговоренного к казни не ожидал никто! Первым опомнился архиерей. Привстал с вынесенного к помосту креслица, погрозил посохом: — Эт-то что тут деется-то, а?! Это у вас шильники с казни сбегают, ага?! — Не у нас, а у вас, — кто-то в толпе бросил. Архиерей еще больше разозлился, длинная седая борода его растрепалась, очи метали молнии: — Ах вы ж… Концом посоха он долбанул прямом по темечку подвернувшегося под руку палача… вот уж не повезло бедолаге! Да и вообще, с самого начала не задалась казнь. * * * Сладилось все! Получилось. Все, как задумывал. Побег внаглую, на рывок. А как иначе? Из узилища-то не убежишь, да и времени уже не оставалось на подготовку. Пришлось — вот так. Самые нахальные идеи, придуманные вот так, от безысходности, иногда срабатывают. Как вот сейчас… Никита Петрович подогнал лошадь и, следом за скачущим впереди Игнаткою, резко свернул к реке. Оба — господин и холоп спешились, отдышались. Место, куда они прискакали, выглядело глухим и безлюдным. Река здесь делала петлю, и весь мысок густо зарос ивою и вербой, на отмели же шумел на ветру камыш. Именно там, в камышах, вдруг показалась приземистая долбленая лодочка — ройка, с противовесом из бревна. На корме управлялся с веслом верный слуга Ленька! Рыжие волосы его намокли от брызг и блестели, в глазах сверкал молодой задор. Едва лодка ткнулась носом в песок, Ленька выскочил на берег и, пригладив вихры, поклонился: — Здрав будь, господине! — И тебе не хворать, — беглец до чего расчувствовался, что даже обнял холопа, отчего тот потупился и покраснел. Такая-то хозяйская ласка — не каженный день! Прослезясь, лоцман вытер глаза: — Эх, парни, парни… Все верно сладили! Без вас бы… эх… Значит, добрался до вас богомаз! — Иван-то? Человек добрый, — ребята добродушно переглянулись. — Все на путь истинный нас наставлял. Про красоту говорил, про добро. |