Книга Священная, страница 55 – Синтия Хэнд

– А что касается тебя, – добавляет Билли, – больше никаких ночных вылазок в «Ленивую собаку». Или я, клянусь, самолично заколочу твое окно. Сейчас не самое лучшее время, чтобы бегать к своему парню.

Такер. Я то и дело вспоминаю, каким было выражение его лица, когда Семъйяза собирался причинить ему боль. И что я почувствовала в тот момент, понимая, что не смогу остановить это.

«Но у тебя получилось», – возражает внутренний голос.

Вот только что будет в следующий раз? И как теперь смотреть в глаза Венди, которая получила легкое сотрясение мозга и перелом руки в двух местах. Как забыть ее растерянное выражение лица, которое появилось, когда она очнулась в больнице и ей рассказали о случившемся. «Лось? – переспросила она. – Я не помню…»

Это все моя вина. Если бы не я, то они бы никогда не попали в такую ситуацию.

– Как Такер? – спрашивает мама. – Он в порядке?

– Он в шоке. Но в целом в порядке. И врачи говорят, что у Венди тоже все будет хорошо. – Мне не хочется думать о том, что могло случиться. Я слишком устала. – Пойду-ка я лучше спать. Спокойной ночи. Или, лучше сказать, утра?

Мама кивает.

– Спокойной ночи.

Я успеваю преодолеть половину ступеней, когда за спиной раздается:

– Сегодня я очень горжусь тобой. И люблю тебя, не забывай об этом.

Я знаю, что она меня любит. Но продолжает что-то скрывать от меня. До сих пор.

И, кажется, секреты никогда не закончатся.

К тому моменту, когда я выхожу из душа, уже наступает рассвет. Я надеваю чистую майку и пижамные штаны, а затем поднимаю испорченное выпускное платье, которое оставила у дверей ванной, и бросаю в угол комнаты, где оно лежит, как спущенный воздушный шар. Все, больше никаких выпускных. Никаких нарядов. Никаких глупых парней, совершающих глупые поступки, будь то спор из-за того, с кем мне танцевать или кому я принадлежу.

И больше никаких машин.

Радует лишь то, что Такер жив.

За окном что-то мелькает, у меня тут же начинает колотиться сердце, и я невольно отпрыгиваю назад, хотя и знаю, что Семъйяза не может сюда забраться. К окну подходит Кристиан и, остановившись у стекла, смотрит на меня так, будто у него есть полное право находиться там. Я ожидаю, что он что-то скажет мне мысленно или до меня донесутся отголоски его чувств. Но в моей голове царит пустота. Я хорошенько заблокировалась от него.

Кристиан хмурится. А затем протягивает руку и тихо стучит по стеклу.

Я так чертовски устала, как будто каждый мускул вновь переживает все подробности этой тяжелой ночи. Мне хочется проигнорировать Кристиана, доковылять до своей кровати и спрятаться под одеялом.

Но вместо этого я подхожу к окну и, дернув со всей силой, открываю его.

– Сейчас не самое подходящее время, – говорю я.

– Ты в порядке? Я приходил после выпускного, чтобы извиниться за свое идиотское поведение, но твоя мама сказала, что ты попала в аварию.

У меня нет сил пересказывать ему все случившееся, так что я высовываюсь из окна, кладу руку ему на плечо и открываю свой разум, позволяя увидеть каждый ужасающий момент произошедшего. А когда отстраняюсь от него, то замечаю, что его лицо побледнело, а по телу пробегает невольная дрожь. Он откашливается.

– У тебя все хорошо? – спрашиваю я.

Он прислоняется к раме.

– Никогда не делал подобного раньше, – говорит он. – Словно… эти образы просто свалились мне в голову. И их оказалось слишком много.

– Зато ты смог почувствовать все на своей шкуре.

– А твоя мама уверена, что тебе не опасно оставаться здесь? Она не думает, что будет лучше…

– Сбежать? С криком в горы? Попасть в программу по защите свидетелей? Нет. Мама утверждает, что нам это не поможет. К тому же дом стоит на освященной земле.

Он кивает, словно его ни капли не удивило это. Конечно, что такого в том, что дом стоит на освященной земле? Ведь это вполне обычное дело.

– Жаль, что меня не было рядом, – говорит он. – Что я не мог тебе помочь.

Он совершенно серьезен. И это мило. Но сейчас меня все раздражает. Я устала и не в настроении для приятной беседы.

– Мне пора, – говорит он.

– Да, пора.

– Я сожалею о том, что случилось на выпускном, – добавляет он. – И не хочу, чтобы ты считала меня таким парнем.

– Каким?

– Который способен отбить девушку у другого парня.

– Я это знаю. Ты не из таких. Так что все в порядке, правда.

– Я хочу, чтобы мы были друзьями, Клара. Ты мне нравишься. И нравилась бы, несмотря на все эти ангельские дела. И мне бы хотелось, чтобы ты знала об этом.

Боже, я действительно устала для таких разговоров.

– Мы и так друзья. И прямо сейчас, как твой друг, я прошу тебя, иди домой, Кристиан. Потому что мне очень хочется, чтобы этот длинный день поскорее закончился.

После этих слов он призывает свои крылья и улетает. А я закрываю окно. И хотя я измучена и меньше всего хочу думать о выпускном, своем предназначении и о том, что Кристиан, похоже, должен находиться в центре всех событий, сейчас, после его ухода, я чувствую себя одинокой. Такой одинокой, как никогда прежде.

Ненавижу эти долбаные ступени в лесу. И то, как хорошо я их знаю, как помню каждый их сантиметр, каждую трещинку и борозду в цементе, каждый клочок мха, покрывающий их, словно бархат. Ненавижу резкий скрежет, который раздается при каждом шаге. Ненавижу перила, за которые приходится цепляться. Если бы у меня была возможность, я бы взяла отбойный молоток и разнесла бы эту лестницу на куски, а затем утопила бы все до одного в озере Джексон.

Разровняла бы все кладбище на бульдозере.

Сожгла бы черное платье, которое на мне надето. А мамины красивые туфли выбросила бы в мусор.

Но я не могу этого сделать. Я во сне, и сейчас тело контролирует Клара из будущего, которая едва может передвигать ноги. Ее, словно плащ, окутало оцепенение, укрывая от всех и давя на плечи, отчего каждый шаг дается с неимоверными усилиями. Она думает, что должна заплакать, но не может выдавить и слезинки. Хочет отпустить руку Кристиана, но ее словно парализовало. Кажется, сейчас она способна лишь монотонно идти вперед, а затем подниматься по лестнице на холм, где собираются люди.

К дыре в земле.

Навстречу смерти. Смерти мамы. И как всегда, на задворках сознания ощущается Чернокрылый, скорбящий вместе со мной. И эта скорбь порождена не его разумом, а зияющей дырой в его сердце.

Мама не шутила, когда говорила, что теперь моя жизнь будет походить на домашний арест. Всю неделю каждое утро Билли отвозит нас в школу. Она ведет себя как обычно, словно в этом нет ничего странного, но при этом все время остается начеку.