Книга Священная, страница 56 – Синтия Хэнд

Я предложила маме вообще забить на школу и проводить время с ней, но она и слышать об этом не захотела.

– А что сказали бы в Стэнфорде? – шутит она.

– У тебя рак. И я почти не сомневаюсь, что они бы все поняли, – отвечаю я.

И это веский аргумент.

Но даже он не помогает. У мамы есть пунктик насчет нормальности. Всегда старайся вести себя так, будто ничего не произошло. И это безумно раздражает, потому что мы и сами не нормальные. Не вижу смысла притворяться, что это не так. Но мама непреклонна. Нормальные дети ходят в школу. Так что и я должна туда ходить.

Мне очень хочется вернуть свою жизнь. Хочется пойти в «подвязку» и поболтать с Анджелой. Хочется поужинать в доме Эйвери в воскресенье вечером и целоваться с Такером на заднем крыльце. Ведь именно это делают нормальные люди, верно? Видятся с друзьями. Встречаются с парнями.

А еще я хочу летать. Иногда я даже чувствую собственные крылья, будто они жаждут расправиться и почувствовать потоки ветра в небе.

– Это отстой, – говорит Анджела в четверг во время обеда, через четыре дня после аварии. Она откусывает большой кусок зеленого яблока и громко хрустит им. – Но на тебя напал Чернокрылый ангел, Клара. Так что лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

– Вот только я перестраховываюсь и жалею.

Она бросает на меня выразительный взгляд, ясно говорящий: «Хватит ворчать».

– Ладно, лучше перестраховаться, чем умереть.

– А вот с этим не поспоришь.

– Боже, как бы я хотела оказаться там, – восклицает она так громко, что двое проходящих мимо школьников останавливаются и явно задаются вопросом: «Что это нашло на Анджелу Зербино?»

Но подруга сердито смотрит на них, и те тут же уходят.

– Опять все веселье прошло без меня, – хнычет она, но уже тише.

– Там было не до веселья. Поверь мне.

– Держу пари, это было умопомрачительно. Выброс адреналина. Оголенные нервы.

– С каких это пор ты стала адреналиновым наркоманом? – спрашиваю я. И нет, это было не умопомрачительно, а ужасно. Что-то вроде «надеюсь, я не обделаюсь от страха». Или «надеюсь, я не отключусь от испуга».

– Но Чернокрылый был великолепен, правда? Он красивый? Ты видела его крылья?

– Он не дикое животное, Эндж.

– Да уж, и точно не лось, – сопя, говорит она.

– Ты что, прослушала ту часть о том, как мне было страшно? Я все время думала: «Вот почему Такера не будет на кладбище. Семъйяза убьет его».

Она замирает на середине укуса.

– На каком еще кладбище?

Вот дерьмо.

Анджела сверлит меня взглядом.

– На каком еще кладбище, Клара?

Придется все ей рассказать.

– Мой повторяющийся сон – это видение. Тот странный лес с лестницей – это кладбище Аспен-Хилл. Это похороны. Сначала я думала, что умрет Такер, потому что его нет в моем видении. Но потом оказалось, что это мама.

Она прижимает руки к голове, словно эта информация сейчас взорвет ей мозг.

– Как ты догадалась?

– Вообще-то это Кристиан. Там похоронена его мама. Хотя, возможно, я бы и сама догадалась обо всем через какое-то время. Но теперь все совершенно очевидно.

– Значит, ты рассказала все Кристиану. – Она выглядит по-настоящему обиженной. – Кристиану, а не мне.

Я пытаюсь придумать хорошее оправдание этому. Например, что мне не хотелось отвлекать ее от собственного предназначения. Или что мне хотелось во всем разобраться наверняка и что я и маме-то рассказала, лишь когда не оставалось выбора. Но у меня вырывается только:

– Эй, а разве не ты заставила меня рассказать Кристиану о своем сне?

– Ты мне не доверяешь? – спрашивает Анджела.

Она собирается добавить что-то еще, но тут в другом конце столовой раздаются громкие голоса. И уже через секунду становится понятно, что это публичное расставание. Девушка начинает плакать, не истерично и драматично, как Кей в прошлом году, но толпа все равно расступается. И тогда я узнаю в этом печальном создании Кимбер, подружку моего брата. А рядом с ней замечаю Джеффри, возвышающегося над ней, словно бесстрастная каменная статуя.

– Джеффри, – зовет Кимбер, судорожно хватая ртом воздух и сжимая в руках его спортивную куртку. – Ты же не серьезно?

– У нас ничего не получится, Кимбер, – говорит он, а затем отводит ее руки, разворачивается и направляется к двери.

Но я догоняю его прежде, чем он добирается туда.

– Джеффри, ты не можешь бросить ее на глазах у всех, – шепчу я, стараясь не привлекать к нам еще больше внимания. – Что на тебя нашло?

– Не указывай мне, что делать, – отвечает он, а потом вдруг исчезает.

Вокруг Кимберли собираются все ее друзья. Они сочувственно вздыхают, воркуют над ней и, стреляя взглядами в ту сторону, где скрылся Джеффри, громко заявляют, что он придурок и не заслужил такой прекрасной девушки, как она. Но Кимберли молчит. Она просто сидит за столом, опустив плечи, и эта поза полна уныния.

Я возвращаюсь к Анджеле.

– Что с ним происходит? – спрашивает подруга. – Или ты и об этом не можешь мне рассказать.

Ай.

– Он не очень хорошо переносит происходящее с мамой.

– Не удивительно, – говорит она, и в ее глазах отражается сочувствие. – Но с Кимбер он поступил плохо. Она милая девушка. И это было… жестоко.

Помню, как в детстве в наше окно залетела птица. Мы с братом смотрели субботние мультики, а затем раздался стук. Джеффри побежал смотреть, что случилось. Он поднял птицу и, осторожно держа ее в руках, спросил, можем ли мы как-нибудь помочь ей. Но оказалось, что скворец сломал шею. И ему уже было не помочь.

– Куда он делся? – спросил тогда Джеффри, когда я попыталась ему все объяснить.

– Не знаю. Наверное, на небеса.

Брат захотел похоронить скворца на заднем дворе, он изображал маленького пастора и рассказывал о жизни, которую птица должна была прожить, и о том, как его братья-птицы будут скучать по нему. Но стоило засыпать яму землей, как Джеффри расплакался.

«Куда пропал этот парень? – задаюсь я вопросом сейчас, изо всех сил пытаясь прогнать комок, вставший в горле. – Куда отправился?» И мне так сильно хочется заплакать от чувства, что жизнь рушится на наших глазах.

– Кажется, нам надо поговорить, – объявляет Анджела.

– Ну… – Думаю, сделать это будет непросто, учитывая, что я все время нахожусь под чьим-то контролем. – Если ты не забыла, я под домашним арестом… – напоминаю я.

Но замолкаю, потому что кое-что отвлекает мое внимание. Какое-то чувство, затаившееся на краю моего сознания. Что-то, чего здесь не должно быть. Того, что сейчас давит на меня.