Онлайн книга «Гринтаун. Мишурный город»
|
Добытого из одуванчиков Пчелами-мотовками на просеке, Среди пчелиного жужжания. Ну и, конечно, изысканные наши вина Происходили от того же одуванчика, Что и моя шевелюра, яркая, как летний день; Я окунался с головой в бадью для дождевой воды Глаза промыть и вишней красил губы, Мой крик – мой вопль чистого восторга: Византия? Нет. Я из племени индейцев, Девчонок и мальчишек, что зовется Иллинойс. И все равно гудели пчелы все индейские: Византия! Византия! Среди мифических героев мы росли И ложкою хлеб Иллинойса намазывали Светлым джемом – божественною Пищей, чтобы его разбавить Арахисовым маслом, воображая, Будто оно того же цвета, что и Бедра Афродиты… Воображая также, что нам принадлежат Зевес И Тор, низвергнутый с небес. А на веранде – спокойный и Решительный – мой дед, (Легенда из легенд), Достойный ученик Платона, Его слова – чистейшая премудрость И чистым золотом искрится взгляд. А бабушка, в качалке сидя, Тем временем «разодранный рукав печали» [19] Чинит и вышивает холодные Снежинки редкой красоты и Блеска, чтобы припорошить Нас летней ночью. Дядья-курильщики Глубокомысленно шутили, А ясновидящие тетушки (Под стать дельфийским девам) Летними ночами Всем мальчикам, Стоявшим на коленках, Как служки в портиках античных, Разливали пророческий Свой лимонад; Потом шли почивать И каяться за прегрешения невинных; У них в ушах грехи, Как комарье, зудели Ночами и годами напролет. Нам подавай не Иллинойс и не Уокиган, А радостные небеса и солнце. Хоть судьбы наши заурядны И мэр наш далеко умом не блещет, Подобно Йейтсу. Мы знаем, кто мы есть. В итоге что? Хотел бы знать я? Византия! Византия! И.Х. – лето-29
Кто курил сигары и лакомился эскимо на веранде Летом двадцать восьмого и двадцать девятого, И пробирался по ночам на кухню из ледника отведать Паленого винца из диких виноградин? Собрание халифов и святых Востока, Отведавших медовой бабушкиной Выпечки, свежей, как летнее утро? Приходило ли им в голову, видящим, Как я кувыркаюсь на темной лужайке, Что я есть возрожденный Христос? Если да, то они промолчали, унеся сию тайну в могилу. А между тем я возмужания отважно дожидался, Чтобы парочку-другую чудес сотворить: Уморить всех августовских комаров, Непостижимым образом сделать ванильное мороженое Неисчерпаемым в ледниках бессонными июльскими ночами, Чердак от призраков очистить. О, как бы я стал бахвалиться! Все мы выросли или состарились, померли или разъехались. Как говаривала бабушка: Никому не живется, как хочется. Ну а я? Стал я Христом? Не совсем. Более-менее. Хотя и поныне бывает, что в три часа ночи Я ощущаю себя возрожденным Христом. В студеной, как зима, постели я чувствую себя, как хлебец на огне, как ковш Святого Духа. И я командую комоду: Лети! А ну-ка, оторвись от пола! Ладно, тогда хотя бы проползи немного. Комод – как вкопанный. Ведет себя, как хочется. Кричу: Вот черт! И снова засыпаю я — Очередной несостоявшийся Иисус. Чердачное нечто
[20]
Спросил я у мамы: Что на мансарде гнездится? Скорее живое, чем мертвое Нечто таится. Когда черная ночь сгущает там тьму, Всякая нечисть затевает возню-кутерьму. Словно капля отчаянья или лопатою – прах, Словно похоти вспышка или пригоршней — страх. Мне словами не выразить, но высказать — невтерпеж: Это – не то паучий след, то ли мушиный свербеж. Это снежное сито, хоть в воздухе снег не кружится. Хоть света не видно, но тень собралася ложиться. Это уголь в лотке шебуршит, это балки скрипучие, Это дышат кроты и крыльями хлопают мыши летучие. Это – насаженных на вертел мечтаний невыносимые муки, Я могу лишь сказать, что Некое Нечто издает эти |