Онлайн книга «Гринтаун. Мишурный город»
|
Дуглас зажмурился. Он представил падающие с неба ракеты. Они замертво грохались в траву. Он видел, как замирают шипящие шутихи, заклинивают огненные колеса, консервные банки не взмывают в синее небо, а остаются пригвожденными к земле. Четвертое июля – великолепный китайский огненный дракон, убитый росчерком пера в холодном кабинете. Все огни затушены, все дымы рассеяны электрическими вентиляторами. В слюне под языком Дуглас ощутил привкус ненависти. Квотермейн бубнил: – А также постановление муниципалитета по поводу Хэллоуина, запрещающее причинять ущерб имуществу и ужесточающее наказания. Упразднение цирковых шатров в черте города. И конкретизация нашего весеннего указа на предмет цирковых парадов; чтобы духу их тут не было! Мы все несем убытки. Они мешают предпринимательству в центре города. – Минуточку, полковник, – промолвил ироничный голос. – Не слишком ли круто вы взялись за детей? – Я – олицетворение щедрости и филантропии! – рявкнул Квотермейн. – Что плохого в дисциплине?! Укрепляет личность. – Да, – сухо произнес голос. – В нашем городе обитают те еще личности. «Это же дедушкин голос!» – подумал Дуглас. – Нашли время шутить, – сказал Квотермейн. – Это же для блага детей. Если фейерверки их обжигают, значит, долой фейерверки. В свободное время у них одни неприятности, значит, нужно их чем-то занять, говорю я вам. Летние каникулы следует урезать. Учебный год должен начинаться осенью на неделю раньше, или же дети должны проучиться весь июнь и отправляться на каникулы 1 июля… – Решено, – произнесли другие голоса. – Урезать рождественские каникулы! Урезать пасхальные каникулы, – сказал дедушкин голос. – Режьте всё, кромсайте! – Я знаю, вы разыгрываете меня, Сэм Сполдинг, – сказал Квотермейн, – но, Господь свидетель, мы рассмотрим ваше предложение со всей серьезностью! – Сдаюсь, – сказал дедушкин голос. – Остается пункт о школьной столовой, – сказал Квотермейн. У Дугласа отвисла челюсть. Ему пришлось ухватиться за друзей, чтобы не упасть. – Откормить их на заклание, – произнес голос с улыбкой. – На сбалансированной диете они быстрее растут. О-о, у меня тут длинный список. Может, введем в старшей школе военную подготовку? Пора уже научить мальчишек быть мужчинами и стрелять из ружья. Дуглас почувствовал, как одна пуля угодила ему в сердце, другая – в голову. Расстрелянные мальчики лежали повсюду, умирая под рев канонады. – А как насчет трамвая? – не без иронии поинтересовался дедушка. – Старые тихоходные трамваи – на слом. Запускаем автобусы, чтобы быстрее подвозили детей. Нечего им шататься по оврагу. Если закажем автобусы, в октябре их доставят. Дугласу стало совсем невмоготу. Потрясенный, он отшатнулся, увлекая остальных в коридор. – Я же знал, он что-то замышляет! Автобусам и каникулам каюк, столовки будут пичкать нас отравой, муштра, чтоб научить нас убивать друг друга. А дедушка – в меньшинстве. Вот черт! – Не бери в голову, Дуглас. Не переживай! Они пытались его урезонить. Голос за матовой дверью еще бормотал, когда они уходили прочь. Теперь они услышали тихое тиканье огромных башенных часов над головой. – Ладно! – Дуглас вытер глаза. – За дело. Чарли, вы с Ральфом поднимаетесь по лестнице. Пит и Боб, со мной. Том, жди здесь. Придет шериф, подай нам условный знак. Если одна из наших групп попадется, вторая действует в одиночку. Понятно? – Понятно! Они разделились и бесшумно побежали сквозь тишину и отзвуки. Мимо дверей, утверждавших Брак, и мимо, дверей, утверждавших Смерть. Мимо матовых дверей, подсчитывавших поголовье и мостивших дороги. Мимо дверей, зажигавших электричество во всем городе. Мимо дверей, объявлявших количество воды в озере, в канализации и сообщавших об оспе, дифтерии и пневмонии. Двери поблескивали своими зловещими именами, заставлявшими людей входить в здания и выходить из них, шлепком по спине вызывали их к жизни, заставляя сделать первый вздох, и закапывали в сырую землю, с глаз долой. Они бежали мимо каморок, хранилищ, закутов, кабинок и ящиков с именами и номерами, затем вверх, вверх, бегом, пыхтя, в верхние лабиринты здания суда, с нарастающим тиканьем в ушах. Вверх, на судейские антресоли и муниципальные мансарды неслись они, навстречу великой колокольне, где часы пребывали в раздумьях, провозглашая своим боем окончательные и бесповоротные вердикты каждые пятнадцать минут. – Второй этаж! – вскрикнул Дуглас. – Бежим на третий! Они безумно хохотали и, хватаясь за перила, подтягивали себя вперед и вверх. – Почти на месте! Шевелись! На лестничной площадке третьего этажа стоял Уборщик. – Куда это вы собрались? Дуглас споткнулся у его ног. Остальные, поднимаясь вприпрыжку, за ним по пятам, натолкнулись на него и попадали рядом. Уборщик окинул их суровым взглядом. – Куда это вы собрались? – снова вопросил человек с серыми глазами и лицом, посеревшим от времени. Мальчишки озирались по сторонам. Невидящими глазами. Ощущая тиканье бронзовых деталей. Воздух насытился металлическими призвуками, шумным дыханием. Дуглас облизнул губы. – Нам на минуточку, только часы посмотреть, – сказал Дуглас. – Поворачивайте и марш вниз! Уборщик кивнул на затемненный лестничный пролет у них за спиной. – Нельзя! Нельзя! – закричал Дуглас. Дуглас присел, вытянув руки, как борец, пытающийся сохранить равновесие. Он зыркнул по обе стороны от Уборщика, раскрыв рот: – Ходу! Они поднырнули под Уборщика, ринулись на него, протаранили. Тот закричал, отбиваясь от них тряпкой. Они видели, как его рыхлое пепельно-серое лицо метнулось к ним, и с воплями пустились наутек – вся полудюжина мышей. – Врассыпную! – приказал Дуглас. – Вверх! Кто-нибудь да прорвется! – Назад! – кричал Уборщик, швыряя тряпку им вдогонку. Затикало громче и резче, прямо у них в головах и ушах. Часы заполонили все коридоры своими механизмами и своим присутствием. Воздух запел механическими звуками. Под это пение мальчишки бежали, их заносило на поворотах, они взбирались на очередную лестницу и подпрыгивали к колокольне, к небу. Впереди бежал Дуглас, размахивая руками, как плетьми – вверх-вниз. Мы идем, думал Дуглас, и город нас отблагодарит и устроит в нашу честь торжественный прием. Всё замрет – машины, люди, птицы. Ничто не заржавеет, не состарится. Всё останется навечно юным. Мы идем! «Ну, – подумал он на площадке четвертого этажа, – может, и не навечно». Он добрался до последней площадки чугунного лестничного пролета, распахнул дверь и нерешительно вошел внутрь. И очутился в башне. И тут внезапно возник огромный страшный механизм Врага, глашатай Бытия и Времени. Стоило приоткрыть дверь, и перед ним – нерв города, стержень его существования. Он ощущал, как жизни всех, кого он знал, попадают внутрь часов, подвешиваются в бронзоватом масле, подцепляются острыми зубьями шестеренок, перемалываются, прессуются, разглаживаются пружинами и, пощелкивая, медленно передаются вперед. И так без конца. Часы шли безмолвно. Теперь он знал, что часы никогда не тикали. Никому в городе не доводилось слышать, как они считают про себя. Сколько бы горожане ни вслушивались, они слышали только, как бьются их сердца и годы их жизни перетекают в запястьях и головах. А тиканье, якобы услышанное им внизу, в мраморных залах мертвецкой, оказывается, было лишь отзвуком медленного, но верного хода государственной машины. А здесь царило молчание металла, тихое движение, проблески, отсверки, жужжание и сдавленный шепот стали, бронзы и серебра. |