Онлайн книга «Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус»
|
– Дорожку, говоришь, – настороженно переспросил Ремезов. – А когда эти мужики были-то? – Да третьего дня. Такось. – А не привиделось ничего опятовским-то? – недоверчиво пробурчал рязанец. – Опятовцы робята хваткие – семеро одного не боятся, а подозрительными им все кажутся, кто на них не похож. Гости торговые – в первую очередь. В таком разе могли и соврать. Окулко покачал кудлатой башкой: – Соврать не должны бы. Я ж к ним опятовских же отроцев и посылал, ну, тех, что за дичиною жареной присматривать оставались. С чего им своим-то врать? Ладно бы – заглодовским смердам… Упокой их душу, Господь! Все дружно перекрестились. – Ты парься, парься, Окулко, – добродушно предложил Ремезов. – Отдыхай, сил набирайся – завтра великие дела предстоят. Явимся пред княжьи очи. – Попарюсь, ужо, – детинушка живо скинул кафтанец и, вдруг что-то вспомнив, снова повернулся к боярину. – Ведь чуть не забыл – сюда по реке скакал, так по пути вдовицу одну встретил, знакомую старую. – Что за вдовица? – Павел вскинул глаза. – Да говорю ж, господине, знакомая, – махнул рукой кат. – Марья Федоровна, что недалеко от Телятыча живаху, Тимохи Кротова, своеземца, вдова. – Марья?! У Ремезова чуть дрогнули веки, вдовицу эту и он знал ничуть не хуже, а, может быть, и куда лучше Окулки, было, было дело года два назад, еще до того, как выручил из беды Полинку, до встречи. Красива, красива вдовица, лет тридцати, аристократически бледное лицо, глаза антрацитовые, с поволокою, ресницы, как смоль, черные, густые, а волосы… эх, волосы… вьющиеся, с этакой рыжиной, как пел когда-то Вертинский – медно-змеиные. Когда-то вдовица оказала Павлу услугу. Помогла постеречь своего надоевшего любовника – боярина Онфима Телятникова, с той поры и получившего свое прозвище – Битый Зад. Да так ловко все устроила, что сама вроде бы как и не при делах осталась – умна оказалась вдовушка, себе на уме, хитрая. И что же она… – А куда ехала-то? – Да говорю же – на выселки путь спрашивала, – Окулко повел плечом. – Я еще удивился – куда это ее понесло на ночь-то глядя? Да так ничего и не больше и не спросил – некогда. – Понятно, что некогда, – задумчиво покивав, Павел помолчал немного, а потом спросил: – Что же, она одна ехала-то? Верхом иль в санях? – В санях, господине. И почитай что одна – с детищами малыми. Старшему – лет десять иль чуть поболе, младшим – по семь-восемь. Та-ак… Ремезов почесал затылок – что-то не очень-то нравилась ему вся эта история со вдовой Марьей Федоровной, молодой человек до сих пор чувствовал себя перед нею обязанным и даже немного виноватым – ведь так больше толком и не навестил, не интересовался, как там дела у вдовушки? Да и как мог – при жене-то! И все же, все же, что-то шевельнулось в душе, зацарапало, загрызло… Совесть? Может быть. Одна, с тремя детьми, на ночь глядя… Бежала! Точно – бежала. От Телятыча – больше не от кого! А тот ведь, псина, прознав, может и погоню выслать! Много людей тут и не нужно, с полдюжины человек вполне хватит. Приняв решение, молодой человек махнул рукой: – Неждан, беги, собирай воев. Десяток Нежилы возьмем – они как раз со стражи сменились, вот и разомнут кости. А вы, – Павел перевел взгляд на Микифора и Окулку, – здесь ждите. – Может, все же с тобой? – Зачем там лишние люди? Да и недолго мы. Наметом вырвались из распахнутых ворот кони. Оранжево-золотистым отливом сверкнули в лучах клонившегося к закату солнца кольчуги и шлемы, качнулись копья – малая дружина заболотского боярина Павла, спустившись к реке, помчалась к выселкам. Скрипел под копытами твердый, слежавшийся за зиму снег, всадники неслись быстро, и примерно через час, когда солнце уже наполовину скрылось за дальним лесом, за излучиной показался лесистый холм, к которому вела неширокая повертка, уже тронутая полозьями чьих-то саней. – Останьтесь здесь, – приказал воинам Ремезов. – Спрячьтесь в кустах и ждите. Надо объяснять – кого? Десятник Нежила проворно спешился, поклонился: – Понятно все, господине. Псов телятниковских ужо встретим! Мало не покажется. – Ну и славно, – Павел поворотил коня. – Неждан, поехали. Выселки – деревня в одну большую усадьбу-двор – показались из-за леса внезапно, вот только что тянулась по виду непролазная чаща, и вдруг – на тебе, ударил отраженным солнцем в глаза светлый, недавно вкопанный частокол. Ворота распахнулись сразу же, едва всадники выехали из леса: темнеть еще и не начинало, боярина признали издали. Сам Даргомысл – убеленный сединами, старый, но еще жилистый, кузнец и воин, достойнейший наставник Ремезова по оружному бою – лично встретил гостей, поклонился вместе со всеми своими домочадцами, улыбнулся приветливо: – Рад, рад, славный боярин Павел! Давненько ты к нам не заглядывал, почитай, с осени, так? – Так, так, – спешившись, Ремезов обнял старика и милостиво кивнул его людям. – Все некогда, сам знаешь. – Тогда – к столу, посейчас пир спроворим, а после и баньку. – Только что после баньки, – повел плечом молодой человек. – Да и некогда нам пировать, дела невеселые. – Слыхал уже, слыхал от охотников, – Даргомысл посмурнел лицом. – Думаешь, телятниковских людишек работа? – Не знаю, – поднимаясь вслед за хозяином по широкому крыльцу, честно признался Павел. – Для Телятникова как-то уж все хитро больно. А вообще, – боярин обернулся, глянул с хитрецой. – К тебе ведь, кроме нас, еще гости заглядывали? – То так. Вдовица Марья с дитями. – Вот у нее и спросим. Может, и узнаем чего? Она где сейчас-то? – В избе гостевой. Я велел затопить, да принесть свежего сена. – Добро, – Ремезов кивнул с улыбкой. – Готовь пока стол, знаю ведь, без пира доброго не отпустишь. А я поговорю… Где у тебя изба гостевая? – А вон. Вдовица ничуть не изменилась – столь же загадочный, насмешливый взгляд, те же повадки, правда, вот волос медно-змеиных не видно – спрятаны под вышитой бисером накидкой. За столом, на длинной лавке сидело трое детишек мал-мала меньше, уплетая за обе щеки разваристую ячневую кашу с киселем из сушеных ягод. Войдя, молодой человек поклонился: – Ну, здравствуй, Марья. И вы, дети, здравствуйте. На миг перестав жевать, детишки разом кивнули. – Павел? – вдова, казалось, ничуть не удивилась. – Знаешь, я почему-то тебя и ждала. – Правильно ждала, – хмыкнув, Ремезов присел на скамью рядом. – Говорить долго не буду – воины мои на реке остались, в засаде, так что Телятыча не бойся. Марья опустила глаза: – Я и не боюсь. За детей только. |