Онлайн книга «Путь к золотому дракону»
|
Но очередная дверь заставила меня остановиться. С нее, ехидно улыбаясь и высунув язык, смотрела гротескная бронзовая маска. Гротескная, но отнюдь не злобная. Я невольно улыбнулась, потом подошла ближе. Кажется, такие рельефные изображения называются маскаронами… Маска показалась мне знакомой. Но удивительнее всего было не это. Дверь была приоткрыта, и именно из нее тянуло тем самым неуловимым сквозняком. Я осторожно дотронулась до двери кончиками пальцев, и она заскрипела, отворяясь от легчайшего прикосновения. — Эгмонт? Сигурд? Может… вот эта? — Посмотрим, — проронил волкодлак. Я толкнула дверь сильнее, и она распахнулась. С той стороны на нас никто не собирался нападать. На голубом небе светило яркое солнце, а посреди густой травы цвели ромашки. Над ними мелькали синие стрекозы. Солидно жужжа, пролетел по своим делам тяжелый шмель. Легкий ветерок пошевелил выбившуюся из косы прядь. Я вдохнула запах разогретой травы и поняла, что никуда не хочу отсюда уходить. — Попробуем? — Я оглянулась на Сигурда и Эгмонта. — Или… пойдем дальше? — А какая разница? — хмуро поинтересовался маг. Отодвинув меня, он первым перешагнул порог и пошел дальше, раздвигая траву руками. Я шагнула туда, в летний полдень. Здесь, внутри, ветер был чуть сильнее, а запах разнотравья — ярче; до самого горизонта, сколько можно было видеть, расстилались поля цветущих ромашек. Захотелось лечь прямо в траву и лежать, ни о чем не думая, просто лежать и смотреть в небо, такое чистое и сказочно голубое… Что-то промелькнуло и исчезло, какой-то блик, пятнышко, соринка… С трудом я оторвала взгляд от колышущегося моря цветов и пригляделась внимательнее, а поняв, закричала не своим голосом: — Бежим! Не было бескрайних просторов. Была до ужаса маленькая полянка, со всех сторон окруженная высокими, до самого неба, зеркалами. И отражения в этих зеркалах уже начинали плавиться, плыть, стекать полупрозрачными каплями, подобно воску. Эта волна начиналась вдалеке, но неумолимо шла на нас. А дверь на лестницу, которую Сигурд оставил открытой настежь, дрогнула и стала закрываться. Я рванулась назад, уже понимая, что мы не успеем, — боги, о боги, когда же мы успели отойти так далеко?! Плавились уже не только отражения. Ромашки, иван-чай, подорожник — все сминалось, перемешивалось, текло, а зеркала, отражаясь друг в друге, повторяли этот ужас бесконечное количество раз. Во всем мире не было ни единой точки опоры, ничего постоянного и незыблемого. Вот уже эта волна докатилась до самых моих ног… Не думая, я схватилась одной рукой за Сигурда, а другой — за Эгмонта. Маг и оборотень замкнули круг, взявшись за руки; тьма накрыла нас, и последнее, что я услышала, — это глухой возглас Сигурда: — О великая Арведуэнн! И пала тьма. 7 — Глупая девчонка, бездарнейшее из созданий земли! Или ты и впрямь думала, что сгодишься на что-то большее, чем воровать яблоки и чистить котлы? Ты — никто и всегда будешь никем! Твоя мать отдала жизнь, чтобы произвести тебя на свет, — и чем ты отплатила за эту жертву? Да и тебя ли она родила? Не утащили ли истинную Яльгу злые духи, оставив взамен нее собственное отродье — подменыша, бревно, которому черные чары наскоро придали человеческий облик?! — Отродье фей, подкидыш и обманка! Как бы ты ни старалась прикинуться человеком, ты никогда не смогла им стать! И все чуяли твой обман. Вспомни, разве тебя хоть кто-нибудь любил? А ты — ты разве хоть кого-нибудь любила? Ты всегда считала себя выше всех, лучше всех! «Ах, у меня нет друзей — одни приятели!» Да последний неудачник лучше тебя — ибо он не врет, а ты врешь всегда! Своим видом, своим именем, своими ничтожными попытками колдовать. Ты — фальшивка, у тебя нет ни родины, ни матери, ни имени. Тебя — нет! — Тебя нет. Тебя никогда не было. Ты — ошибка на пергаменте мира. И сейчас я беру нож — смотри, как он остер! Я подчищу тебя, а поверх впишу правильную букву. И никто даже не заметит подмены… …Холодно. Как здесь холодно. Кругом, сколько видит глаз, — одни снежные пустоши, белая пустыня под черным небом. Пустыня? Нет, белый лист! На мне красная одежда, будто на приговоренной к смерти. Я — буква, заглавная буква на странице, и сейчас… Холодно. Холодно. Холодно. Это даже не смерть — это небытие. …Но в правой ладони — рука Сигурда. А в левой — рука Эгмонта. И в этот момент я вспыхиваю яростным огнем. — Это ложь! — кричу я туда, в безумное небо. — Ты всегда лжешь! Я — живая, я — настоящая! Это тебя не было и нет! Я люблю Эгмонта! Я люблю Сигурда! Я люблю Академию, и Полин, и Генри, и Хельги, и… У меня есть семья, и ее я тоже люблю! Убирайся прочь, лживая тварь, я — тебя — не боюсь! Я вся — единый язык пламени, и белая пустота вокруг меня понемногу начинает обгорать. Она не хочет сдаваться, она пытается сжаться вокруг меня, погасить меня, уничтожить меня — ну, это вряд ли! Я горю, я рвусь вверх, я отдаю этому пламени всю себя… так не может длиться долго, когда-нибудь огонь погаснет… Он не погаснет! Страница горит, чернеет и скручивается. Я становлюсь все больше, я грозно трещу, бросаюсь искрами, взлетаю вверх… дайте, дайте мне попробовать на вкус это черное, пустое, плоское небо! Я — огонь, я была всегда и буду всегда! Я свободна! Я свободна… — Ты маленький ублюдок, Рихтер. Ты всегда был вторым, а сказать по совести — и вовсе десятым. Ты пролез сюда, как вор! Тебя взяли из жалости, тебе дали возможность учиться здесь, как подают нищему, чтобы отвязался и не клянчил больше. Но ничто не изменилось. Ты был никем — ты никем и остался! Тонкая усмешка трогает красивые губы. Он стоит там, у самой черты — красивый, холеный, не знающий, какой кровью, каким трудом достается Эгмонту то, что ему достается даром. И ненависть захлестывает Эгмонта с головой; ах, как хочется стереть эту усмешку, вбить ее обратно вместе с зубами, изуродовать, исковеркать, смять! Что ты там говорил?! Я — никто?! Ну, так, значит, тебе ничто не грозит! Заклинание. Подсечка. Увернуться и отбить. Сила хлещет через край. Эгмонт понимает, что больше ему никогда не придется доказывать, кто здесь лучший. Да! Да! Значит, ты боевой маг?! Получи вот это! А это? Что, не выходит? Да ты — раздавленная лягушка, Хендрик ван Траубе! Это ты — ничтожество и пыль на моих сапогах! Все кончается быстро, слишком быстро. Эгмонт чувствует разочарование. Сила бурлит в нем и требует выхода. Но Хендрик уже не двигается. Бесформенной кучей, грудой окровавленного тряпья он лежит у самой черты, и мало-помалу Эгмонт понимает, что живой человек так лежать не может. |