Книга Я никогда не, страница 23 – Малика Атей

– О, здравствуйте, Корлан. – Она изобразила удивление, якобы только теперь увидела меня. – Какими судьбами?

– Не знала, где купить хорошее белье. – Я улыбнулась. – Наконец нашла идеальный магазин.

Она рассмеялась так активно, будто это действительно была неожиданная шутка.

– Я всем своим подругам говорю: повезло Корлан, ничего не надо искать, все сама себе прекрасно сошьет.

– Когда бывает время, – уточнила я. – Обычно оно занято другими заказами.

– Да, конечно. – Она поправила на плече доверху набитый шопер. – Я вам хоть немного время освободила, часто ли от клиента такого дождешься!

Теперь был мой черед оценить ее юмор, но я смотрела на нее взглядом завуча, под которым она оробела и уменьшилась.

– Корлан, я правда мечтала о корсетах – еще начиная с «Унесенных ветром», хотя сейчас-то анатомические корсеты не так, что не продохнуть. Но я вчера купила тут боди за восемь тысяч, – она показала мне его на вешалке, – надевать не вполне удобно, но в талии и спинке сидит прекрасно.

– А оно не врезается вам в попу? – спросила я у нее в лоб.

Она смущенно прихохотнула.

– Ну, врезается слегка, но я же примеряла поверх белья, там все мешало, к тому же кололи все эти этикетки – потом будет совсем по-другому.

– Не хочу вас расстраивать, – я как раз-таки хотела ее расстроить хотя бы на часть того, как она расстроила меня, – но голой попе будет еще больнее.

– Люди же как-то носят, – неуверенно сказала она, представив ощущение, с которым жесткая синтетическая ткань вопьется между ее мягких ягодиц.

– Люди совершают и не такие оплошности, – сказала я и откланялась.

Я не надеялась, что она возобновит свой заказ, но одно я знала точно: она не сможет носить свое боди ни поверх белья, ни без такового.

Больше мне нечего было делать в магазине, я и без того прекрасно знала весь их ассортимент, и я пошла домой. Я могла пойти сразу к светофору, но я решила снова пройти мимо ателье, попытаться взглянуть на него другими глазами. Возле двери меня поджидали.

– Рано ты заканчиваешь работу, – сказала Бота без приветствия. – Можешь себе позволить или заказов нет?

– Здравствуй, Бота. – Я удивилась, что она все еще беременна, наверное, мы не совсем правильно прикинули срок на свадьбе.

– Я смотрю, ты вообще многое себе позволяешь. – Бота смерила мою полуобнаженную фигуру на снимке неприятным взглядом. – Например, лезешь в чужую жизнь. – Она уставилась на меня вопросительно.

Мне захотелось сбить с нее эту важность.

– Бота, не нервничай. Тебе не тяжело стоять – может, тебе надо сесть внутри?

– Нет, блядь, не тяжело, – ответила круглая Бота в мягком спортивном костюме и плюшевом дутом жилете.

Должно быть, ей стало жарко: она зло расстегнула молнию жилета.

– Думаешь, так трудно понять, кто это сделал? Вы все, кто шлындает по клубам до тридцатника и после, – да вы просто завидуете нам, нормальным. Ты, – она ткнула в меня пальцем, – ты мне завидуешь. На тебе никто не женится. Да после такого, – она развернулась всем тяжелым от ее положения корпусом к моему снимку, – кто на тебе вообще женится? Ты, – сказала она, сделав ко мне шаг, – во всем виновата, и ты за это поплатишься.

– Тебе понадобилось три месяца, чтобы выяснить, кто мог сказать о тебе плохо, – ответила я, мое чувство вины отступило, стоило мне вспомнить, как она на ровном месте стыдила Бахти. – Три месяца: как же много у тебя было вариантов, как много людей в твоем близком окружении могут тебя не любить, и за все это время тебе не пришло в голову, чем ты заслужила эту нелюбовь? Но пройдет гораздо больше, прежде чем ты наконец поймешь еще одну, более важную вещь: вынуждать людей делать тебя счастливой разрушительно.

Бота вроде бы рассуждала верно: нас часто ведет зависть. И она считала, у нее есть то, чему я могу завидовать – деньги и муж. Но кому нужны такие деньги, которые не дают свободы, и кому нужен мужчина, которого надо удерживать документами и детьми? Я не стала объяснять ей следующее, потому что она бы не поняла: я не стремлюсь замуж не потому, что отвергаю эту идею, и не потому, что не чувствую себя готовой. Совсем наоборот, мне нравится думать о семье. Но я хочу встретить такого человека, в котором я не буду сомневаться, даже если мы никогда не поженимся. От которого я не буду нервно ждать предложения, потому что я буду счастлива.

Бота переводила гневный взгляд с меня на мою фотографию и обратно.

– Молодец, что посчитала, – наконец, сказала она, снимая сигнализацию с припаркованного в двух шагах от нас внедорожника. – Три месяца, да? Надеюсь, ты хорошо их провела, потому что это были последние благополучные дни в твоей жизни.

Мама с Ермеком Куштаевичем принимали сегодня важных гостей – бывшего директора музея, который теперь был главой одного большого фонда, и его жену. Мама уговорила меня присоединиться – вернее, не столько уговорила логически, чтобы я действительно захотела прийти, а давила, пока я не сдалась.

Мама настаивала на своем не так, как это делала миссис Беннетт ^[22]. Она не использовала очень женские конструкции, одновременно уклончивые и бестактные, она не заговаривала количеством сказанного, когда бы ты временно отключался и не замечал, в какой момент и на что согласился, не находила контрольных доводов. Нет, она просто нудела грубым низким голосом, таким громким и хриплым, что у меня через пятнадцать минут начинала болеть голова, снова и снова повторяя одно и то же и произнося тяжелые фразы, с которыми на первый взгляд не поспоришь и правильные возражения на которые раньше приходили мне через год, а теперь приходят в лучшем случае на следующий день.

Дело еще и в том, что иногда у меня возникают нелепые надежды – я представляю, что люди, которых я встречу, окажутся блестящими, что вечер будет приятным, настолько приятным, что я пожалела бы, если бы не пошла.

Я пришла минут за двадцать до назначенного времени – по-моему, более чем заранее.

– Что-то ты поздно, да? – встретила меня мама.

Теоретически мама выглядела прекрасно: дорогой брючный костюм из темно-серой шерсти, кремовый пуловер, шейный платок «Эрмес», туфли на небольшом широком каблуке, и ведь мама все еще оставалась стройной женщиной, но в этом году она стала носить вещи, которые творили что-то невообразимое с ее фигурой. Пиджак узил плечи и ширил бедра, одновременно сплющивая грудь. Брюки полнили и укорачивали ноги, оранжево-синий платок лишил маму последнего намека на шею, и эти ресницы – к ним вообще привыкнуть невозможно, не говоря о том, что сегодня было довольно тепло, и с вполне нормальными ступнями она могла позволить себе не надевать такие плотные капроновые носки.