Онлайн книга «Самшитовый лес»
– Что он мелет… что он мелет… – сказал доктор Шура. Сапожников посмотрел на него и сказал: – Я думаю, что человек произошел от обезьяны потому, что он ушел от обезьяны. А ушел он от нее к морю. – А зачем вам это все надо? – спросил Филидоров. – Я думаю, что мозг человека развился и стал человеческим до Атлантиды, потому что кроманьонец рос вместе с каким-то напарником, которого он потерял после катастрофы, когда ушел от моря… Я думаю, что дельфины – это его охотничьи собаки, которые до сих пор ищут своего хозяина… и свистят ему… и не понимают, что с ним и почему он не откликается… – Какое странное предположение, – сказал Толя. – А человек изобрел орудия, которые стали оружием, и так и далее… И потому война – это рак развития, это разъединение… а мир – это состояние здоровья, это симбиоз… И потому я думаю, что назревают две цивилизации – цивилизация рака и цивилизация симбиоза… Все молчали, потому что видели, как бьется его душа в надежде сформулировать невероятное. Авось кто-нибудь подхватит. – Симбиоз, симбиоз… – начал Дунаев. – Раньше проще говорили – пролетарии всех стран, соединяйтесь… это я согласен… А пролетарии всех стран, разъединяйтесь – я не согласен… От этого и война. Ребенку понятно. – Это не проще, – мягко сказал Филидоров. – До этого тоже тысячи лет додумывались. – Шура… что вы обо всем этом думаете как биолог? – спросил Толя. – Оставьте меня в покое! – закричал доктор Шура. – Оставьте! – И выскочил, хлопнув дверью. – Вдали от тебя я тоскую, – сказала Вика. – А вблизи я заболеваю от твоих фантазий… – Вы считаете, он на них права не имеет? – спросил Дунаев. – Он не имеет права подчинять им свою жизнь и мою. – А ты не подчиняйся, – сказала Нюра. – Вот бог, а вот порог. Ты ему не годишься. – Нюра! – сказал Дунаев. – Жизнь состоит из времени, – промямлил Сапожников. – Опять вы за свое, – рассердился Филидоров. – Толя, налейте ему боржому. Тогда Вика перестала расчесывать волосы и приготовилась скандалить. Филидоров и Толя демократически ушли, а Дунаев остался. Он эти дела вот как знал. У него у самого этот симбиоз распадался тыщу раз из-за Нюриных фантазий. – Я сейчас приберу, – сказала Вика. – Сама приберу, – сказала Нюра. – Ну что ж… тогда я уйду. – Ага… Ступай, – сказала Нюра. – Ладно… – Сапожников махнул рукой. – Ладно. Иди. – Ты меня неверно понял, – сказала Вика. – Я тебя верно понял. – Я ухожу потому, что с тобой я становлюсь такой же сумасшедшей, как ты. – От себя далеко не уйдешь. – Поцелуй меня, – сказала она, – сейчас или никогда. – Не хочется. – Не сдавайся, Сапожников. Я тебе не гожусь, – сказала Вика. – Ни за что не сдавайся. И ушла. Легко сказать, не сдавайся. Пожить бы немножко просто так, как трава растет. – Ишь чего захотел, – сказал Дунаев. Нелеп и смешон был Сапожников до удивления. Он был похож на человека, который удачно идет по утонувшим в воде камушкам, в полной уверенности, что идет по воде и что, стало быть, вообще по воде ходить можно, и он удивляется, почему это другие люди не ходят по морю, аки посуху. Раздался звонок в дверь, и Филидоров с Толей все же вернулись. Но без доктора Шуры. Филидоров и Толя топтались в ночном дворе, чтобы не мешать Вике скандалить с Нюрой из-за Сапожникова. Потом из подъезда пробежала Вика. Наверно, и им пора было по домам, но что-то их удержало. Филидоров припомнил, как на диспуте Сапожников кинул цитату из Менделеева – лучше какая-нибудь гипотеза, чем никакой. И, вспомнив Сапожниковы бредни, Толя и Филидоров подумали – чем черт не шутит? И вернулись. Ну а потом, как уже рассказано вначале, сели пить чай. Вошла летающая собака. О ней высказались разноречиво, и Сапожников, грубо нарушая приличия, ушел спать. Вечерок не получился. – Вы с ним не так разговариваете, – сказал Дунаев. – Это все бесполезно. Когда с ним так разговаривают, он становится тупицей. – А он и в детстве был дефективный, – сказала Нюра. – Какой? – Дефективный. – А как с ним разговаривать? Как?! – А вы его разжалобите. – Что? – Ну да… – сказала Нюра. – Слезу подпустите… Он жалостливый. – Чушь какая-то, – нахмурился Толя. – При чем тут жалость? Жалости в науке не место. – Место, место, – сказал Дунаев. – Вы ему растолкуйте, кому без этой вашей штуковины не жить… Он и раскиснет… Он вам враз все придумает. – Детский сад! – Это точно, – сказал Дунаев. – Погодите, – повеселел Филидоров. – Тут что-то есть. – Вы ешьте компот… Он пастеризованный, – убедительно сказала Нюра. И теперь Филидоров после слов Нюры понял так, что все сапожниковские теории – потому что он ученых пожалел, так, что ли? Но если нужна гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить Сапожникова. – Вставайте… – сказал он, – потолкуем… У меня самолет в два ноль-ноль… Сапожников открыл глаза. – Нужна гипотеза, которую бы понял ребенок, – сказал Филидоров. – А что? – спросил Сапожников. – Вы бы тогда хорошо жили? – Наверно. – Это можно. Филидоров подмигнул Толе. – Что можно? – спросил Толя. – Можно сделать, – сказал Сапожников. – Можно сделать гипотезу, которую поймет ребенок. Филидоров засмеялся. Тут вошел Дунаев и сказал, что звонил доктор Шура, очень веселый, и просил передать Сапожникову, что он знает, кто такой Сапожников. – Ну и кто же он такой? – спросил Филидоров. – Летающая собака. – Оставьте меня в покое! – закричал Толя рыдающим голосом доктора Шуры. – Оставьте меня! И они уселись потолковать. Вот уже Нюра ушла спать, доверившись тем, кто остался додумывать тайны до конца и посильно. Никого лишнего в квартире Дунаевых. Остались четверо, которые не боятся, и пожилая женщина, которая знает то, чего этим четверым вовек не узнать, потому что они знают умом, даже иногда сердцем, если повезет, а она знает, потому что знает. |