Книга Уж замуж невтерпеж, страница 26 – Надежда Тутова

— Платить, говоришь? Ну, малыш, путаешь ты что-то. Начнем с того, кому платить…

— Мне, — перебил лешачонок, давясь яблоком.

— Тебе? Малыш, не дорос еще. Кто позволит такому недорослю присматривать за лесом, ну, пусть перелеском, да еще и приграничным? Не всякий старый леший смотрит за тем, что так близко от людской дороги.

— А с чего взяла, что я маленький? Может, прикидываюсь? Мне вообще столько лет, что…

— Что для счета хватит и пальцев одной руки! Не выйдет, малыш, ты даже ведешь себя, как напроказивший мальчишка, сбежавший от присмотра старших.

Лешачонок обиженно зашмыгал носом.

— У тебя яблок больше нет?

— Нет.

Мы помолчали. Посмотрели друг на друга. Тихо вздохнули.

— Из дома сбежал?

— Не… — покачал головой лешачонок. — Приключений хотелось, а дома где их найти? Вот и решил побродить рядом с людьми.

— И мать не переживает?

— Чего ей переживать? Я ж вернусь потом. Да и знает она, что со мной. Сама говорила, что чувствует! — отмахнулся лешачонок.

Вообще-то, моя маман тоже нам такое часто повторяла. Надеюсь, она и в правду чувствует, что я жива, здорова и почти в порядке.

— А ты? — в свою очередь поинтересовался малец, вгрызаясь в свое яблоко и подозрительно поглядывая на мое.

— Сбежала… Но не из дома. Меня… — нет, рассказывать свою историю этому недорослю ни к чему, да и не хочется. — Меня из дома увели, хочу вернуться.

— Понятно… А я когда тебя увидел, подумал к милому на свидание сбежала, вот и решил подшутить. Кто ж знал, что ты такая вредина, совсем как тот парень на коне буйном: и туман подпускал, и листвой шурудел, а ему все нипочем. Только раз остановился, да и то коня своего упрашивала ехать куда-то, вроде как в Вузелень какую-то, — поделился лешачонок.

Парень? На коне? Я, конечно, понимаю, что тут много кто ехать мог, но…

— А он… какой из себя был?

— Кто?

— Парень, что тебя не заметил.

— Ну… высокий, ладный, сразу видно, не из простых наемников. Хотя волосы длиннющие, что у эльфа!

— А глаза?

— Чьи?

— Парня того!

— Э… не видел, мне ж нельзя показываться было, вот и… А чего это ты так пристала? Вот вредина!

Ничего себе: видит в первый раз, а уже мнение какое.

— Я не вредина, просто надоело, что все обидеть норовят! — с чего это я оправдываюсь?

— Так много? — сочувственно поинтересовался лешачонок.

— Угум… Особенно Хафела…

— О, и тебе от нее досталось? — удивился мальчишка.

— А ты то откуда ее знаешь?

— Да как не знать, она ж со своими идеями правильности и благочестия чуть не всю сосновую рощу извела. Там теперь только молодняк, да и тот сохнет на корню. Батька ругался так, что мамка нам уши закрывала. А прихвостень ее все время грибные полянки измудряется вытоптать! — в голосе лешачонка слышался искренний гнев. — И как люди такие жить могут?!

— Могут, да еще и процветают, — невесело усмехнулась я: уж кому как не мне, знать это.

— Угу, — с тяжким вздохом согласился мальчишка.

— Звать тебя как, сын лешего?

— Вирагом, а мамка Кивиражиком кличет, — смущенно пробормотал лешачонок.

Цветок… Цветочек… Все верно, для матерей дети всегда цветочки, чтобы не натворили.

— А тебя? — Вираг приготовился к насмешкам, видимо, поэтому голос звучал сердито и обиженно.

— Эредет, — облом: ничего такого в моем имени нет!

— И далеко путь держишь, Эредет? — лешачонок, поняв, что я не собираюсь смеяться над ним, воспрянул духом.

— Далеко… В Солонцы… Ты, случайно не знаешь дороги туда? — не удержалась я.

— Не… не знаю… — покачал головой Вираг, но, заметив мой потерянный вид, поспешил добавить — Может, ты сперва в Мальбург отправишься, а уж оттуда и домой дорогу найдешь?

— Мальбург? А где это?

— Да тут, поблизости, батька говорил, что днях в десяти обозного пути.

— Э… Вираг, а как это — обозного пути?

— Ну, туда часто обозы идут, за день лиг много покрывают, вот и… — смешался лешачонок, заметив мое еще более потерянное выражение лица.

— Пешком туда не скоро доберусь…

— Слушай, я расскажу тебе путь до главной дороги, по которой обозы ходят, может, повезет, и ты встретишь очередной? А?

— Все лучше, чем по лесу плутать, — согласилась я. — Давай, выкладывай.

— Значит так, пойдешь на восход, выйдешь на сосновую рощу, там тропка есть. Иди по ней до конца, только овраг один обойди, а то там, на дне кикимора шалит — батька все никак не соберется выгнать ее, к вечеру доберешься до дороги.

— Спасибо, Вираг, ты будешь хорошим лешим, — улыбнулась я, поднимаясь — пора в путь, все равно не уснуть мне сейчас.

— Да не за что, — отмахнулся лешачонок, смущаясь от похвалы.

— Вираг, я… а на восход, это куда? — в последний момент спохватилась я.

— На восход?.. Туда, — махнул рукой в нужном направлении лешачонок, подмигнул и исчез.

Храни тебя Всевышний, малыш. Спросите: с чего бы лесному жителю так стараться, помогать? Я же говорю — ребенок он еще. Взрослый леший тоже помог бы, но сначала нервы измотал, водя кругами — не из злобы, чтобы увериться в человеке, в его помыслах. Ладно, хватит стоять на месте, еще корни пущу. Хм, странно: неясный зов вел как раз в ту сторону. Но я могу и ошибаться — слишком тих и непонятен он был.

Мерный ход убаюкивает. Трава сонно кивает, потревоженная моими шагами. Несет же меня нелегкая! Переодеться бы, да не получается: остановиться негде, в каком состоянии наряд не вижу, да и укромного местечка тоже не наблюдается. А замковое платье, наверное, все уже извозилось, да и надоело оно мне. Ничего, скоро встанет солнышко, тогда и скину опостылевшее платье. Говорят, предрассветные часы — самые темные. Мне это как раз предстоит проверить. Разумней было бы остановиться и дождаться восхода, но так некстати вновь явился зов, теперь уж намного сильнее и настойчивее. Да иду я, иду.

И все-таки остановиться мне пришлось: платье зацепилось за какой-то куст и ни в какую не желало выпутываться. Провозилась я с ним не менее получаса, и когда уже почти все было отцеплено, платью надоела эта канитель, и оно с громким треском порвалось. От обиды я плюхнулась на траву и едва не заревела. Остановило одно: дала себе слово больше не плакать, значит, я его сдержу. Просто посижу немного, дыхание переведу, да и ногам отдых нужен.

Когда первые робкие лучи коснулись небес, я вновь шла по тропе. Теперь хоть ориентир был четко виден: на восход солнца, значит туда, где оно встает. Небо уже окрасилось в розовый цвет с оранжевыми прожилками, когда я вышла к сосновой роще. От боли медленно засыхающих сосенок прихватило сердце, а от приторного до колик вкуса соли на языке согнуло пополам. Золото… Оно везде… "Бежать!" — была первая мысль, но зов крепчал, не позволяя повернуться и уйти. Впервые в моей жизни золото молило о помощи, но не для себя, а для этих молодых сосенок, умирающих оттого, что их слабые корни не могут добраться до воды.