Книга Каникулы в Санкт-Петербурге, страница 36 – Татьяна Богатырева

Я швырнула трубку так, что телефонный аппарат жалобно звякнул и чуть не упал со своей деревянной подставочки.

Спустя час Слава пришел и сидел во дворе до тех пор, пока я не спустилась. Он рассказал, что за все время, пока меня не было дома, он ничего стоящего не написал и с горя целыми днями слушал радио. Так он выслушал, что этим летом ожидается какой-то необыкновенно редкий звездопад, который можно наблюдать без обзорной трубы и бинокля даже у нас в Ленинграде.

– Послушай, ну присядь хотя бы на лавку рядом со мной. Я что, прокаженный? – возмутился он.

Я села.

– Ты брал часы?

– Не брал! – Слава нахмурился и спросил с надеждой: – А если бы взял, ты бы вернулась?

Я встала и направилась к парадной.

– Послушай, ну правда ведь, звездопад! А тебе так погано, я же вижу. Ну пойдем посмотрим, персеиды совсем близко к Земле, будет видно – спорим на что хочешь?! Невозможно быть несчастным, когда такое видишь! Пойдем, слышишь?

Мы со Славой дошли до самой Стрелки и довольно долго сосредоточенно пялились в небо. Там ничего не происходило и ничего блестящего, кроме шпиля Петропавловки, не наблюдалось.

Как всегда, все было как всегда, когда имеешь дело с Тагановым.

– Не будет видно никаких звезд, я же говорила, – покачала головой я. – Уже ничего хорошего не будет.

Таганов открыл рот, чтобы мне возразить и в очередной раз рассказать, как все на самом деле должно быть, и тут над островами – от Петроградки к центру – слева направо промелькнула яркая голубая полоска. Как вошедший в пике самолет.

– Посмотри! Вот видишь, видишь! – Самодовольство било из Славы, как вода из подземного ключа-источника. – Я же тебе говорил.

Он смотрел на меня так, как будто не только звездопад, но и весь расстилающийся перед нами город был им единолично придуман, а затем и построен. А я попыталась увидеть его, будто впервые. Со стороны, с той объективностью, которой он всегда от меня требовал, если речь шла о его стихотворениях.

– Какое счастье, что я всегда прав, – довольно подвел итог Таганов. – Я ничего не загадал, а ты успела?

Я покачала головой.

– Жаль. А то загадала бы, чтобы никогда от меня не уходить.

– Слава, послушай, я…

– Что?

– Я не вернусь на Пушкинскую.

– Это ты ведь не всерьез говоришь, да? Это ничего, это бывает, я тоже много чего просто так говорю. Это не считается?

– Слава, мне не нравится тот человек, которым я становлюсь рядом с тобой, понимаешь?

Черты его лица вытянулись и заострились, а глаза стали очень несчастными и злыми, правда только на мгновение. Он уже смотрел на меня беззлобно, расстроенно и недоверчиво, отрицая очевидное, – как обнаружившиеся на нашем письменном столе чужие часы.

Я молча ждала, когда он справится с обуревающими его эмоциями, – их было много, а Таганов умел безболезненно переживать чувства только друг за другом, по одному. Я твердила себе, что надо это просто сейчас все перетерпеть и пережить и рано или поздно этот момент кончится.

Я даже пыталась себя отвлечь, нарочно думая о том, что место, где мы с ним сейчас стоим, это порт. Порт. Просто очень старый и давно заброшенный, сейчас здесь сплошь дворцы да музеи, но так и остались стоять памятниками-статуями два маяка. А два века назад это место было самым крупным центром внешней торговли во всей нашей стране.

А Стрелкой его еще тогда, в те времена назвали, потому что именно здесь Нева разбивается на два русла и уходит в море.

И еще я думала о том, что шансов остаться работать в Петербурге у меня нет, а значит, я впервые за двадцать лет покину Васильевский остров.

Таганов молчал, время шло. Маяки на Стрелке больше не горели, их зажигали только в декоративных целях, по большим праздникам.

* * *

Отец позвонил Андрею и велел его, отца, забрать. Он задержался чуть дольше, чем планировал, и выпил чуть больше, чем предполагал. В меру, но не настолько, чтобы сесть за руль. Мог бы вызвать такси, но не захотел. Хотел видеть Андрея.

Андрей ехал по знакомому маршруту. Не в те районы, которые хранят в себе столько же истории, сколько и исторический центр города, не в те, о которых один замечательный современный поэт – на этот раз не Таганов – написал: «Мой личный штат Гражданка» ^[3].

Те спальные районы ему нравились. А тот район, в который он ехал сейчас, – нет. Это был современный жилой комплекс, поражающий своей бездушностью. Тут совсем не читалось пространство и место; такие дома, как здесь, могли расти где угодно. А время угадывалось – это время называлось «презент перфект», «сейчас».

Андрею очень не хотелось бы жить в такой многоэтажке, но он прекрасно понимал, что именно в таком месте и будет жить. Отец купил в этом районе несколько квартир в строящихся домах, и, рассуждая логически, это было хорошим решением. Здесь же он снимал квартиру для своей любовницы, откуда и должен был его забрать Андрей.

А желание отца информировать Андрея о своей личной жизни, вовлечь в нее сына не было особенно логичным. Отцу просто так хотелось.

И в этот раз все прошло, как по давно заученным нотам: Андрей хотел подождать отца в машине, но не посмел перечить и поднялся на девятый этаж, хотя вовсе этого не жаждал.

Домой они ехали по кольцевой. Отцу очень нравился новый неразводной мост и вид, открывающийся с моста на новый, построенный к чемпионату мира стадион, похожий то ли на летающую тюрьму, то ли на фантастический колизей далекого будущего. Футбол Андрей не любил, но скрывал это.

– Ну и что же мы такие убитые? Пора уже повзрослеть, Андрей. – Отец понятия не имел, что сейчас происходит в жизни сына, но чувствовал, что нечто совершенно неконструктивное. – Возьми себя в руки, ну. От твоего унылого лица настроение портится.

Андрей молчал, потому что отвечать было опасно.

Как только он припарковался во дворе и открыл перед отцом дверцу, тот схватил его за запястье и заглянул в глаза – очень искренне, сердясь на самого себя за эту искренность.

– Никогда не проигрывай, слышишь? Не смей проигрывать. Такого варианта нет, его вообще не должно для тебя быть по определению. Посмеешь проиграть, не стоит и начинать ничего. Ты меня понял?

Андрей сдерживался и кивал.