Книга Унция или Драгоценное Ничто, страница 75 – Андрей Морсин

– А улыбку?

– Улыбку она взяла с собой, – Тристан сложил край листа. – Для музея та оказалась слишком живой.

– И больше она её никому не демонстрировала?

– Только одному человеку.

– И кто он?

– Этого я вам сообщить не могу, – он сложил листок с другого края.

– Но для чего она это сделала?

– Чтобы стало светлее.

– В башне?

Старый слуга невесело усмехнулся и ничего не ответил.

– Ну а что было дальше?

– Вход замуровали, оставив небольшое отверстие для еды и воды.

– А принцесса? – Ногус смотрел, как его собеседник делает из бумаги фигурку птицы. – Я слышал, она исчезла!

– Почему бы нет…

– Но это невозможно! – маг нахмурился. – Ещё никому в мире не удавалось повторить мой трюк!

– Знаете, когда председатель Карафа решил продать Унцию одному состоятельному господину, то тоже думал, что главный фокусник – он сам.

– Продать? – Ногус вскочил с места.

– Да, обменять на слиток, равный весу девочки.

– И что же?

– А то, что он перепутал, что продаёт и кому.

– Перепутал? – маг согнулся в вопросительный знак.

– Вы знаете, что было дальше.

Иеронимус хлопнул в ладоши и принялся ходить взад-вперёд по комнате.

– Замечательно, – остановился, потирая руки. – Значит, принцесса на месте?

– Этого я утверждать не могу, – Тристан продолжил свои манипуляции.

– Так всё-таки вам известно, в башне она или нет?

– Видите ли, – старик сложил птице хвостик, – до того, как стать темницей для книг, башня пять веков была дозорной. Она самая высокая в нашем, некогда, королевстве. Как, по-вашему, ребёнок может спокойно смотреть на то, что происходит вокруг, да ещё с высоты?

Ногус впился взглядом в кипарис на другой стороне улицы.

– Разумеется, никто не захочет, чтобы у детей была подобная судьба, – пробасил он. – Но только с одной стороны, без испытания нет и воспитания!

Бывший камердинер молча пожал плечами.

– А что вы там говорили насчёт фокусников? Какую ошибку сделал Карафа?

– Ту же, что сейчас делаете вы, – Тристан покачал незаконченную фигурку на ладони. – Только Карафа, в отличие от вас, не планировал использовать Унцию в своём спектакле дальше.

– Но… – маг прочистил горло, – вы же понимаете, в этом мире каждый выживает по мере способностей. Я мотаюсь туда-сюда по всякому захолустью, вроде вашего островка. Из раза в раз одно и то же: «Вот дирижабль есть! Бим-бом-бон! Извольте, уже нет…» Но эти фокусы, – он одёрнул манжеты, – мой хлеб!

– О, мы все заняты своими фокусами, – старик стал складывать птице голову, – только потом оказывается, сами себя и обманываем. Вот вы помогаете главной опекунше вернуть королевство, но принцесса не сможет в нём жить.

– Почему вы так уверены?

– Я служил Королеве-Соловью и слушал, когда она пела.

Ногус взглянул на старого слугу новыми ноздрями.

– Неужели вы и до сих пор ей служите? – воскликнул пораженно.

– Конечно.

– Но королевы больше нет!

– Ничего подобного, – Тристан говорил сухо, глядя собеседнику прямо в глаза. – Тереза ещё при жизни была музыкой, а потом просто ею и осталась.

– Просто ею и осталась, – как эхо повторил маг. – По-вашему, если человек – музыка, то он не умирает?

– Конечно, нет.

– А что же с ним случается, переходит в другую тональность? – он пренебрежительно фыркнул.

– Нет, исполняется другим инструментом.

– И каким же?

– Зависит от масштаба фигуры. Кого-то можно исполнить на губах или на коленке.

Иеронимус посмотрел на граммофон с инкрустированной медной трубой.

– Значит, по-вашему, музыка бессмертна, – произнёс покровительственным тоном.

– Смотря какая, – Тристан вернулся к рукоделию, и некоторое время оба молчали.

– Но я так и не понял, принцесса умеет исчезать или нет? – спросил Ногус после паузы.

Старик погладил бумажную птицу кончиками пальцев.

– Человек, в первую очередь, то, что нельзя увидеть. Ведь его сердце и есть музыка. И знаете, что мне странно? – взглянул исподлобья. – Вы привезли огромный по составу оркестр, возводите грандиозный амфитеатр, устанавливаете соборный орган, а о музыке не имеете ни малейшего представления.

– Но как же, ни малейшего? – обиделся маг. – Мне приходилось слышать мелодии совершенно божественные!

– Ничего подобного, – Тристан смотрел пронзительно, словно целясь. – Их слышали не вы, а аппарат профессора Пупа, которого вы обвели вокруг пальца!

– Что?! – Ногус вытаращил ноздри. – Откуда вам известно?

– Кстати, – старик, казалось, не слышал вопроса, – вы уверены, что ваши музыканты вообще умеют играть?

– Какие музыканты? Ах, да… это те виртуозы из «Вкусного Одеона», – маг озабоченно тёр переносицу. – Бедолаги очень кстати лишились работы. Но как вы узнали?

– Очень просто, – Тристан подправил птице крылышко. – Пока я объяснял вашей пассии, как правильно ставить ударения, приходилось слушать и её болтовню.

– Ах, вот оно что! – Иеронимус облегчённо вздохнул.

– Так зачем вам принцесса?

– Думаю, она обладает волшебным голосом, – маг сделал театральный жест. – Может приманивать песнями фортуну, посылать богатый урожай! У меня есть все основания полагать, что амфитеатр, который показывает аппарат профессора, и принцесса – одно и то же!

– В этом нет ничего удивительного, – старик откинулся на спинку стула. – Вы бы знали, сколько провела на сцене её мать!

– Увы, увы… А как, по-вашему, мне бы удалось договориться с принцессой об участии в моём мировом турне?

Тристан усмехнулся:

– Не знаю, имели ли вы дело с детьми.

– А что?

– Они не каждому подпоют.

– Но это же цирк, безобидное дело… гм, а почему так происходит?

– Их звучание.

– Что «их звучание»?

– Оно ещё подлинное, от природы.

– Но я бы… – Ногус переставил табурет ближе к собеседнику, сел, наклоняясь вперёд. – Я бы подошёл к ней без камня за пазухой. Может, она простила бы мне ту встречу с председателем, я же понятия не имел, как этот изверг обошёлся с её семьёй! Клянусь, я просто хотел освободить крошку из-под мнимого опекунства, вы мне верите?

– Верю? – Тристан полюбовался своей поделкой. – Я уже сказал, что слушал её мать.