Книга Оливер Лавинг, страница 67 – Стефан Мерил Блок

– К вашему сведению, – сказал Мануэль, – это не первый случай, когда магазин присылает мне такие снимки. К вашему сведению, вы меня вынудили давать объяснения уже много раз. Мол, несчастная женщина потеряла сына, немного не в себе. Не трогайте ее, просто не пускайте больше в магазин. Я даже лгал ради вас. Мол, не знаю, кто это на пленке. Я уже не первый раз лгу ради вас, Ева.

Ева искренне ужаснулась, но всего на три или четыре тиканья секундной стрелки.

– Я не просила вас лгать, – сказала она.

Губы Мануэля сжались в ниточку.

– Однако могли бы и спасибо сказать. Вы на меня взвалили тяжелый груз.

– Я взвалила на вас груз? Неужели?

Мануэль помахал в воздухе пустым листком бумаги, словно в знак того, что устал от этой ерунды.

– Так арестуйте меня, если вы к этому клоните, – сказала Ева. – Только сначала сделайте одолжение, объясните, почему именно сейчас вы решили завести этот разговор.

Мануэль разжал руку, надул щеки, глубоко вздохнул.

– Наверно, – ответил он, – потому, что, когда увидел эту пленку, я подумал, что покрывать вас больше не хочу. Раз оказалось, что вы с самого начала не говорили мне правду.

– О чем это вы?

Мануэль взял тремя пальцами свой подбородок в белой щетине – поза человека, который размышляет наедине с собой.

– Ева, – сказал Мануэль, – почему вы мне лгали?

– Простите?

На стол приземлилась оса, потом полетела к окну и принялась тщетно биться о стекло.

– О чем я, по-вашему, лгала?

– Недавно Чарли рассказал мне кое-что интересное. Он говорит, Оливер писал любовные стихи к этой девочке Стерлинг.

– Чарли вам это рассказал?

Еве удалось произнести эту фразу как вопрос и, вцепившись в стол, сдержать в груди отчаянный крик. У Чарли что, есть специальный список людей, которых он обходит, чтобы причинить Еве максимальные страдания?

– Ну и что с того? Оливер много лет назад написал несколько грустных стихов, ну и что? Какое это может иметь значение? Господи, Мануэль.

– Конечно, – ответил Мануэль, – может быть, вы и правы, может быть, сейчас уже не важно. Но если это не имело никакого значения, почему вы мне ничего не рассказали? Немного странно, нет?

Мануэль опять поднес руку к лицу и долго сидел, прикрыв рот, напоминая обезьянку «ничего не скажу».

– Должен сказать вот что, – наконец продолжил он. – Долгие годы я говорил себе: если я не способен ничего прояснить для вас, то после всего, что вы пережили, нужно хотя бы помогать, чем смогу. Но, возможно, чувство вины меня немного ослепило. Возможно, я должен был допрашивать вас настойчивее. Послушайте. Может, поступок Эктора нельзя объяснить, может, все эти люди правы и он действительно пытался что-то доказать. Но я все еще не могу поверить. Просто не могу поверить, что парень безо всякой причины внезапно превратился в чудовище.

– Так, значит, – хладнокровно заговорила Ева, – вы считаете, что любовные стихи, которые мой сын написал десять лет назад, как-то объяснят смерть троих детей?

– Если вы помните, меня волновало, почему Оливер оказался в тот вечер рядом. А также почему Эктор дал Ребекке уйти. Может быть, он ревновал, потому что Ребекка и Оливер…

– Ребекка и Оливер! Вы все говорите «Ребекка и Оливер», как будто они были парочкой. Не были они. Не были! Неужели я могла не знать о таком?

– Судя по всему, – заметил Мануэль, – то, что вы могли знать, никому не известно.

Ева ничего не ответила и даже не покачала головой.

– Вы знаете, что солгать полицейскому – преступление? – спросил Мануэль. – Это называется «воспрепятствование правосудию».

– Ну, значит, и делайте, что положено. Арестуйте меня! И, если уж на то пошло, арестуйте и Джеда тоже. Или только мне положено во всех подробностях описывать, как Оливер проводил время?

Мануэль уперся пальцем в кончик ручки, принялся крутить ее в руке.

– Ева, прошло почти десять лет, и я очень много раз шел по ложному следу, выслушал очень много бреда. Немало дорогих мне людей покинули город – с ними обращались как с преступниками, только потому, что их родители приехали с той стороны реки. Но я все никак не могу оставить это место. Мне нужно узнать, что произошло. Что бы это ни было. Что угодно. Мне нужно знать. А вам?

Ева глубоко вздохнула. Лежавший перед ней снимок, на котором тощая женщина средних лет опускала себе в сумку компьютер, служил наглядным медицинским свидетельством того, какой нездоровой была ее скрытность. Так почему бы не рассказать все Мануэлю и разом не покончить с этим? Эту мысль и давно представляемое признание разделяла лишь одна бесконтрольная секунда чистого ужаса.

– Как-то раз он пытался поговорить со мной о ней, – услышала Ева собственный голос.

– Оливер? Пытался поговорить с вами о Ребекке?

Ева медленно склонила и подняла голову.

– Он хотел что-то рассказать, как он о ней беспокоился, но я не дала ему договорить.

Мануэль откинулся на спинку стула, обивка которого заскрипела.

– Понятно, – сказал он.

– Вам понятно? – Ева теперь смотрела на Мануэля умоляюще, так же, как раньше смотрела на всех этих охранников. – Вам понятно, каково это – десять лет гадать, что случилось бы, если бы тем вечером я просто его выслушала? Вам понятно, почему я не могла, просто не в силах была о таком рассказать?

Мануэль не отвечал. Он только изучающе глядел на нее, словно каждое ее слово, подергивание носа, ее прикосновения к пучку волос на затылке предполагали совсем другой разговор.

– Он теперь говорит! – выпалила Ева. – Вы знали? Если у вас столько вопросов, спросите самого Оливера.

– Говорит?

Ева постаралась успокоиться и объяснить про тенарные мышцы и алфавит. Недавнее чудо, о котором дрожащим голосом рассказывала сейчас Ева, казалось какой-то сомнительной историей, придуманной ею на ходу. Это явственно читалось в сощуренном взгляде Мануэля, словно он уже научился не верить ее выдумкам.

– Что ж. – Мануэль растянул губы. – Это интересно.

– Интересно? – переспросила Ева. – Это не просто интересно. Это правда. Чудесная правда.

– А вам не кажется, – заметил Мануэль, – что, если внезапно произошло такое чудо, было бы неплохо и мне узнать об этом факте?

– Я не подумала, что это вас касается. В смысле какой у вас план? Будете допрашивать мальчика, которому на одно слово требуется пять минут? – Ева задыхалась от слез.

– Мне искренне жаль вас, – сказал Мануэль. – Правда.

Ужасно было то, что он действительно смотрел на нее с жалостью, с покровительственным видом человека, который разговаривает с умалишенной. Он снова хотел до нее дотронуться, но на этот раз Ева резко отдернула руки.