Книга Как я нечаянно написала книгу, страница 14 – Аннет Хёйзинг

– И сейчас кто-то находится в печи? – спрашиваю я. Ведь некоторые красные лампочки горят.

– Да, дедушка Дорман.

– С гробом и всем прочим? – Дурацкий вопрос. Конечно, с гробом и прочим.

– Да, вдобавок с любимой кепкой и игрушками внучат.

Я тоже сунула в мамин гроб мягкую игрушку?

Неожиданно на меня нападает дрожь.

– Мне пора домой. – Я достаю из кармана ключи от велика, но руки так трясутся, что я роняю ключи на пол.

Мартин Фелдкамп поднимает их.

– Вообще-то девочкам здесь не место, – говорит он.

Мы идем наверх.

– Спасибо за экскурсию. – Я пожимаю ему руку и уже поворачиваюсь, чтобы поспешить на улицу.

– Погоди, – говорит он, – ты не сняла фартук. Ну, если как-нибудь зарулишь к нам еще раз, можешь подавать здесь кофе. У нас тут всегда дело найдется.

– Я запомню.

Я возвращаю ему фартук и иду к выходу. С трудом сдерживаюсь, чтобы не побежать.

– Как тебя зовут? – кричит он мне вдогонку.

– Катинка Каптейн.

– Удачи в поисках, Катинка.

Мне немного стыдно за поспешный уход, поэтому я опять кричу:

– Большое спасибо!

– А ты не боишься грабителей? – спросила я.

– Ах, да что здесь брать-то? – сказала она.

Что правда, то правда, для грабителей здесь ничего интересного нет. Выцветшая лавка, кожаное кресло с потертыми подлокотниками. Стол с десятком деревянных стульев. Телевизора нет. Только сплошные книги по стенам. Большинство грабителей, по-моему, книг не читают.

Погода стояла прекрасная, но Лидвин я в саду не нашла. Постучала в дверь садового домика, но и там ее не было. Я прошла на кухню, поднос с чашками еще не приготовлен.

– Э-эй! – окликнула я, чтобы не напугать ее. – Я пришла.

Никакой реакции. Войдя в гостиную, я чуть не споткнулась о голые ноги, торчавшие из-под лавки. Невольно я взвизгнула, как в кино. Ноги зашевелились. Лидвин задом вылезла из-под лавки с крошечным рыжим котенком в руке.

– Это Клеопатра, – сказала она, когда, тяжело дыша, встала. – Я взяла ее в приюте.

Кошечка, значит. Не второй Нерон.

Лидвин держала котенка перед собой на вытянутых руках и, разговаривая со мной, смотрела на него.

– Хочу немножко расшевелить Цезаря, ведь после смерти Нерона он только и знай задумчиво лежит на подоконнике.

По-моему, он так лежал и когда Нерон был жив. Расшевелить Цезаря – все равно что научить бегемота летать.

– Ну и как? – спросила я. Котенок впустил коготки в плечо Лидвин, быстро зевнул и потянулся. На коже Лидвин мгновенно проступили красные царапки.

– Что как? – Лидвин уткнулась носом в рыженький мех, понюхала.

– Как Цезарь находит присутствие в доме котенка?

– Понятия не имею, он виду не показывает.

В общем, пока я была там, она глаз не сводила с котенка и не выпускала его из рук. С уроком толком ничего не вышло. С садом тоже.

Уходя, я спросила у Лидвин, нельзя ли Диркье как-нибудь зайти посмотреть на Клеопатру. Вернее, погладить. Визит с обнимашками, так сказать. Лидвин не возражала. Я не сумела спрятать усмешку. Прямо воочию увидела: сперва Диркье тискает котенка и от этого приходит в такое радостное настроение, что обнимает и Лидвин. А Лидвин не знает, куда девать руки, и в конце концов начинает энергично хлопать Диркье по спине, как мужчины в американских сериалах.

Пожалуй, стоит написать об этом, решила я. Противопоставления в рассказе хорошо работают. Лидвин сама говорила.

– Ты что смеешься? – спросила Лидвин.

– Из-за Клеопатры.

Диркье – большая поклонница Андре Хазеса ^[9]. Вчера, когда мы с ней мыли посуду, она поставила его диск. Довольно много песен она знает наизусть и поэтому подпевала. Вернее, мычала. В том числе «Воздушного змея», про умершую мать. (Тут она, по-моему, не все разобрала.) Припев там такой: «Я маме письмо написал и к змею его привязал. Мама на небе живет, пусть змей письмо ей доставит. Мама прочтет и поймет, как мне ее не хватает». Стихи, конечно, так себе, но дело не в этом. И что поет Диркье немножко фальшиво, опять-таки неважно. Я чуть не разревелась, из-за припева. А это было ужасно глупо, потому что мне песенки Андре Хазеса совсем не нравятся. Хотя вообще-то очень даже хорошо, что он пишет (то есть писал, ведь он умер) песенки, от которых люди невольно плачут. Вот чему мне нужно научиться: писать так, чтобы люди невольно плакали. Мне кажется, это самое-самое трудное.