Книга Ныряльщица, страница 33 – Марина Эльденберт

— Я не…

— Да не в воду! Назад.

Назад мы идем очень медленно. То, что меня трясет, я чувствую как-то странно, фоном, словно смотрю на себя со стороны. Впрочем, стоит мне окончательно осознать, что никто не заставит меня приближаться к воде и тем более туда заходить, как дышать становится легче. Кровь снова растекается по телу, согревая ледяные пальцы, в отличие от К’ярда, рука которого просто ледяная.

— Ты в порядке? — спрашиваю я, когда мы салимся в эйрлат.

Идиотский вопрос, но он все-таки отвечает.

— Нет. Мне говорили, что мне нельзя к океану, но чтобы так… Е-е-едхов хидрец!

От улара панель навигатора идет трещинами, и я вздрагиваю. Особенно когда вижу сбитые в кровь костяшки и совершенно белое лицо, а еще глаза — дикие, сумасшедшие, полные такого отчаяния, что мне становится не по себе.

— Я могу попробовать еще раз, — говорю я, глядя на К’ярда.

Не потому, что хочу туда идти, а потому… потому что он сейчас такой из-за меня. Осознание этого отзывается солью океанских брызг на губах и странным ударом сердца, напоминающим удар падающей в жестянку ложки.

— А мне потом вытаскивать твое бездыханное тело? — Он косится на меня. — И заново запускать сердце? Нет, спасибо.

Да, я сама только что об этом думала, но его слова от этого не становятся менее острыми.

— Я не просила меня спасать, — говорю глухо и отворачиваюсь.

К’ярд снова ругается, а потом хватает меня за плечи и разворачивает лицом к себе.

— Я не об этом, — говорит он. — А о том, что если ты зайдешь в воду, у тебя случится остановка сердца. Это был юмор, Мэйс, чтоб тебя! Ты свое лицо вообще видела?

— Нет, зато я видела твое, — хмыкаю я.

Это точно не совсем то, что стоит говорить, но он слишком близко и вызывает во мне слишком много чувств. Честно говоря, он вызывает во мне столько чувств, сколько не вызывал никто и никогда за всю свою жизнь, поэтому мне хочется оказаться как можно дальше от него. Не только физически.

— И чем же тебя не устраивает мое лицо? — неожиданно интересуется он.

Сейчас, когда в его глазах не горит огонь въерхов, он выглядит просто человеком. Хотя нет, просто человеком он никогда не выглядел, потому что эта черная тьма в глазах, в которой тонут даже зрачки — нечеловеческая, но она меня не пугает. Я вдруг отчетливо понимаю, что она меня не пугает, и что единственное, что мне сейчас хочется сделать — это проверить, соленые у него губы или нет.

Приплыли.

— Тебе помочь? — интересуюсь я, выворачиваясь из его рук и кивая на панель навигатора, которая тоже темная.

Еще бы, после того, как ее чуть ли не раскрошили одним ударом.

Одним ударом! И это при том, что в нем не было силы въерха. О том, что стало бы с эйрлатом, будь она у него, думать не хочется. Хотя тогда с эйрлатом точно было бы все в порядке.

— Я поставлю автопилот, — говорит он. — Здесь по прямой, никаких ограничителей, так что твоя помощь не потребуется.

Ну и чудесно.

— А вот в городе тебе придется сесть за рогатку.

— Что?!

— Меня сейчас может вырубить, — говорит он. — И если это случится…

Можно не продолжать.

— Я не умею водить!

— Здесь ничего сложного. Я объясню.

Ну еще бы, это же так легко.

— У меня прав нет, Лайтнер!

— Ты назвала меня Лайтнер?

В салоне взмывшего ввысь эйрлата нет ничего тяжелого, и это определенно в тему. Потому что мне хочется его стукнуть.

— Ты никогда не нарушаешь правила, Вирна?

Он выделяет мое имя, и стукнуть его хочется еще сильнее.

— Нет, — отвечаю я. — Не нарушаю.

— В общем, если лаже случится такое счастье и тебя остановят… в законах Раверхарна есть пункт, что ты имеешь право сесть за рогатку, если спасаешь кому-то жизнь.

— Ты это только что придумал? — вскидываю бровь. — И тебе не надо спасать жизнь. Вроде бы.

— Ты в этом так уверена? — интересуется К’ярд, а потом начинает хрипеть и заваливается на бок.

От удара головой о стекло разлается глухой звук.

— Очень смешно, — говорю я.

Ответа, разумеется, не получаю. Автопилот ведет ровно, но мне все равно не по себе.

— Ладно, — говорю я. — Пошутили и хватит. Ха-ха-ха.

Тишина.

К’ярд белый, как полотно, грудь его тяжело вздымается, и мне становится не по себе.

— Эй, — наклоняюсь к нему, легонько касаюсь его руки. Собираюсь осторожно нащупать пульс, когда меня резко перехватывают за запястье. От неожиданности дергаюсь назад, ладонью впечатываюсь в панель управления, разлается писк, и сиденье К’ярда откидывается. Нас дергает назад, я валюсь на него, собираясь высказать все, что думаю, но не успеваю. Его губы врезаются в мои раньше, чем я делаю вдох, и мне снова нечем дышать. Нечем дышать, не за что ухватиться, кроме как за одну мысль.

Его губы совсем не соленые.

Жесткие и горячие — да, но не соленые. Меня странно ведет то ли от этой мысли, то ли от того, как они сминают мои. Ураган чувств, который обрушивается всей своей мощью, грозя утопить не хуже штормовой волны, но я все-таки дышу. Рвано и через раз, когда по губам скользит холодный воздух, а потом опять падаю в этот дикий, обжигающий поцелуй.

Поцелуй.

С К’ярдом.

Осознание этого заставляет отстраниться, вот только вдох (или выдох?) почему-то похож на стон. Я снова дергаюсь назад, но он успевает меня подхватить за мгновение до того, как я влечу в рогатку. Мне хочется закрыть руками рог, хочется затолкать этот выдох в себя и стереть его поцелуи с губ и из памяти, вместо этого я упираюсь ему в грудь.

— Ты идиот! — шиплю я.

— Так на меня еще никто не реагировал.

Почему-то это «никто» ударяет больнее, чем должно. По большому счету, оно меня вообще цеплять не должно, но он меня цепляет.

— Все когда-нибудь случается впервые, — хмыкаю я, отбрасываю его руку и буквально падаю на собственное сиденье. — Но это не отменяет того, что ты идиот.

К’ярд дотягивается до панели, коротким прикосновением возвращает кресло в нормальное положение.

— Почему бы тебе просто не признать, что ты за меня волновалась, Мэйс?

— Почему бы тебе просто не признать, что это нормально — волноваться, когда кому-то становится плохо? — возвращаю ему его же слова.

— Кому-то? — Он смотрит на меня, прищурившись.

— Кому-то, — подтверждаю я.

— Ну-ну, — он усмехается.

В другой раз я бы промолчала, но сейчас внутри все бурлит и клокочет, наверное, так чувствует себя океан, когда в нем зарождается смертоносная волна.