Онлайн книга «Я спас СССР. Том II»
– Русин! Спаси Никиту. Он через четыре часа вылетает в Свердловск на встречу с немцами. Они сейчас, а не потом его уронят. Вешали лапшу Лене… Все вопросительно смотрят на меня, а я чувствую, как ноги подгибаются. Что значит «сейчас»?! – Так! Уносим, – командует врач. – У больного бред, такое бывает при гипоксии. Глотайте быстро аспирин, он кровь разжижает. В рот Аджубея отправляется новая таблетка, редактор отцепляется от стула, и его наконец уносят. Сотрудники все еще стоят в шоке. Я тоже в ауте. Совсем не так я себе представлял развитие событий. В голове набатом начинает бить СЛОВО. Ну, здравствуйте, высшие силы, очнулись! – Никита – это Хрущев? – первым соображает Седов. – Откуда я знаю? – Забираю «Филипс» со стола, иду к выходу. Надо спешить. – Русин, ты куда?! – Родину спасать… * * * До Лубянки, вернее до площади Дзержинского, дошел пешком. Благо идти не так далеко – мимо Дома Союзов и Большого театра, всего минут двадцать. Пока шел быстрым шагом по утренней Москве – судорожно размышлял. Если у Шелепина с Семичастным есть свой человек в охране первого секретаря ЦК и он может пронести, например, взрывчатку с таймером на борт самолета, то что заговорщикам действительно мешает убить Хрущева прямо сегодня? Обещание Брежневу? Ерунда! Скажут, что в последний момент переиграли. Слишком велик риск провала, если дожидаться поездки в Чехословакию. Смотрю на часы. Сейчас восемь тридцать утра. Если Аджубей прав, то Никита улетает в Свердловск в полдень. Скорее всего, из Внуково-2. СЛОВО в голове согласно бьется. Да понял я, что надо спешить! Прибавляю шагу, вскоре перехожу на бег и притормаживаю только на Лубянке, перед входом в Большой дом. С проходной звоню по номеру, что мне дал Мезенцев, и, на мою удачу, отвечает Литвинов: – Привет, Алексей! Что случилось? – Срочно нужен Степан Денисович! – Он сейчас на совещании. – Андрей, оформи мне пропуск и спустись за мной. МНЕ ОЧЕНЬ НУЖЕН МЕЗЕНЦЕВ! СРОЧНО! В трубке повисло молчание. Ну же… Ты же мне должен! – …Хорошо, я все сделаю. Не прошло и десяти минут, как хмурый Литвинов действительно за мной пришел. Провел меня сквозь придирчивую охрану, поднялись на этаж, где теперь обитает генерал. Мезенцев уже явно вырос в иерархии КГБ. Большая приемная, много народу. Впрочем, в прошлый раз я был на Лубянке в воскресенье, так что сравнивать трудно. Смотрю на часы – уже около девяти. Время поджимает! – Что случилось-то? – Литвинов выводит меня назад в коридор. – На тебе лица нет. Опять с диссидентами подрался? Если бы… – Имей в виду, Степан Денисович на тебя очень зол. Ходят слухи, – Литвинов понижает голос, – на тебя Второе управление дело завело. Подробностей пока не знаю. – Теперь уже плевать. – Я тру покрасневшие глаза. Ночью практически не спал. Сначала еще раз, тайком на кухне, прослушивал пленку. Потом меня мучила и пытала обеспокоенная Вика, которая проснулась и не обнаружила меня в кровати. Тут ее предчувствие снова сработало. Я же только отмалчивался. Не хватало еще и ее втягивать в это дерьмо. Стоим, молчим. Ждем Мезенцева. – А вот и Степан Денисович. По коридору и правда идет мрачный Мезенцев. Генерал осунулся, на лице прибавилось морщин. – Русин? Что ты тут делаешь? – Дело жизни и смерти. Я делаю глубокий вдох, стараюсь успокоиться. Надеюсь, генерала удар не хватит – они тут тренированные. Мезенцев внимательно на меня смотрит, открывает дверь. – Ну, пошли. – Товарищи, – генерал обращается к присутствующим. – Прошу прощения, срочное дело. Андрей, принимай звонки. Мы входим в большой кабинет с длинным столом для совещаний. Книжные шкафы пусты, и вообще в помещении ощущается дух переезда. На полу – коробки с документами, на стенах заметны следы от висевших там ранее картин. – Взял пока Литвинова к себе адъютантом. Прежний с язвой в больницу слег. – Генерал усаживается за рабочий стол, кивает на «Филипс». – Ну давай уже, включай. Догадливый. Я тяжело сглатываю. – Был у Брежнева дома, он мемуары хочет написать про свое фронтовое прошлое. Мезенцев насмешливо хмыкает. – И вот что случайно попало на пленку. – Я жму кнопку воспроизведения. – А Хрущев сегодня в полдень летит в Свердловск. Генерал слушает молча. Не ругается, ничего не спрашивает. Взгляд застыл, рука с силой сминает так и не зажженную сигарету. Запись заканчивается, я выключаю «Филипс». Мезенцев бросает быстрый взгляд на наручные часы. – КТО ЕЩЕ ЗНАЕТ О ПЛЕНКЕ?! Генерал с ходу ухватил главное. – Аджубей. – Я повесил голову, тяжело вздохнул. – Первым делом пошел к нему. А у него… в общем, случился сердечный приступ. В больницу увезли. – Слушали у него в кабинете? – Да. – Вы мудаки! И ты, и он. – Зачем же так грубо?! – Потому что кабинет Аджубея прослушивается! – Мезенцев бросил еще один взгляд на часы, что-то быстро подсчитал в уме, шевеля губами. – Значит, Захаров уже знает. Кабинет выведен «на кнопку», о таком ему сразу же сообщают. И хоть запись неважного качества, нам нужно готовиться к худшему. Он швырнул смятую сигарету в пепельницу, открыл сейф. Достал вороненый «ТТ». – Стрелял из такого в части? – Да… – промямлил я. Черт, как все обернулось-то… Взял пистолет, выщелкнул магазин. Он полный. Передернул затвор. Мезенцев вооружился таким же черным «ТТ». – Аджубей сказал, что, поскольку Хрущев в полдень вылетает из Внуково, заговорщики… – Рот закрой. Вы с Аджубеем уже нас всех закопали на три метра под землю. – Нас? Вы с нами? Генерал, не отвечая, берет трубку белого телефона с гербом. – Павел Евсеевич? Доброе утро, Мезенцев. Звоню сообщить, что, в связи с осложнением оперативной обстановки в Москве, объявлена повышенная боеготовность по всем подразделениям… Да, и для вас в первую очередь. Поднимайте первый и второй полк в ружье, сажайте на «Уралы» и бэтээры и ждите приказа. Вам позвонит лично Никита Сергеевич и поставит задачу. Не отходите, пожалуйста, от вертушки. Да, личному составу пока можно сообщить об учениях. – Я ничего не знаю. Но догадываюсь. – Павел Евсеевич! Ладно, но только вам. Действуем по плану «Альфа-прим». Да, все так серьезно. Почему не Захаров звонит? Он экстренное совещание со всеми нашими службами проводит. Вы же знаете, какая у нас чехарда началась в связи с отстранением Семичастного. Я и сам только в курс дела вхожу. Все. Отбой. |