Книга Он, она и три кота, страница 42 – Ольга Горышина

Я почувствовала его руки на плечах и тут же спиной его грудь, высоко-высоко вздымающуюся, и убрала руки от лица.

— То есть мне надо отнестись к этому так, типа, хороший левак укрепляет брак?

Смех прямо в ухо. Правда, поцелуя и не хотелось.

— Твой левак длился тринадцать лет, а мой шесть месяцев. Почувствуй разницу, — выдала я зло.

Не хватало сил повернуться к нему и обнять. Да и не хотелось. Было слишком больно. От всего. И сделанного, и сказанного. И главное — подуманного и оставшегося при себе.

— Я чувствую, чувствую…

И я чувствовала его дыхание у самого уха, а вот уже и губы его на моей мочке.

— Мы это переживем, или как?

Я не дернулась, осталась стоять прямо. И не отпрянула. И не отпряну, даже реши он откусить мне ухо. В отместку. Точно пёс.

— Или как. У нас, Лёша, с тобой всю жизнь так — или как. Ты есть хочешь?

— Хочу. Знаешь же, что хочу. И тебя хочу… Но вот не знаю, хочешь ли ты меня. Нужен ли я тебе… Или ты выбираешь дочь?

Я отодвинулась от него беспрепятственно. Он меня не держал.

— Вы мужики такие дураки…

Я открыла холодильник и выставила на стол несколько стеклянных контейнеров.

— Ухаживай за собой сам. У меня руки трясутся.

И ноги — и я села на стул, решив никуда больше не вставать. Супрядкин не стал настаивать. Нашел тарелку и микроволновку. Даже спросил, буду ли я есть? Нет, не буду. У меня еще обед поперек горла стоит. И разговор с дочерью.

— Как думаешь, мне надо позвонить этому Сергею? — спросила я тихо, когда Лешка уселся напротив. — Я не хочу допустить их… — я задумалась, ища слово попроще, или просто перевела дыхание. — Романа… Не нужно это им. Делая больно нам, они сделают больно только друг другу. Мы оба, кажется, уже не в состоянии чувствовать боль. Отболело.

Супрядкин не поднял глаз от тарелки, в середину которой воткнул вилку, но я не опускала глаз от его макушки и не видела, во что вилка воткнулась.

— Тебе виднее. Я не буду говорить с ним по-мужски. Не вижу смысла. Он не мужик, он баба… А баб нельзя бить, даже если очень хочется…

И он поднял глаза. Я свои не опустила.

— Ты меня бил и очень больно своим желанием иметь сына.

— Я надеялся, оно станет обоюдным.

— Не стало. И Оливия требует, чтобы мы молчали. И я это требую. У мальчика есть мать. Вторая ему не нужна. И с Юлей мы договорились, что сын будет жить с ней, пока сам не решит переехать к тебе. Экономия. Большой дом нам не нужен. Шарик пусть спит на коврике у двери. Как и положено. Котам хуже уже не будет.

— А нам? — Лешка вперил в меня темный взгляд.

— Реально есть куда? Мне так плохо ещё никогда не было. Даже когда ты ушёл.

— Я не уходил.

— У каждого своя правда, — я ухватилась за его взгляд. Только не отведи глаз. Только не отведи. — Пусть Богдан живет во лжи. Пусть хоть кто-то в нашей семье ещё поживет счастливо.

10.3 "Не надо"

Водка действительно оказалась несъедобной, но я выпила обе рюмки. Не чокаясь сама с собой. Мы уже все чокнулись. Молча разминулись с Лешкой на пороге ванной комнаты и так же молча отвернулись друг от друга в постели. Через минуту я увидела на кровати Соломона. Хозяйка не пришла. На часах было пять минут двенадцатого. Если бы мы дружили, я бы притянула кота к груди, а так только поджала ногу, чтобы бедному было, куда лечь. Только бы на голову мне не лёг. На голове у меня и так все уже сидят…

— Думаешь, она у Саши? — спросил Лешка тихо, продолжая смотреть в окно, если все же лежал с открытыми глазами.

— Я не хочу ничего думать.

И больше я ничего не добавила. О чем говорить? Говорить не о чем: у неё свой мир в голове без царя, у нас с Лешкой — свой, и ещё не факт, что общий.

— Можно тебя обнять?

— Нет.

И он остался ко мне спиной, впервые вняв моему отказу с первого раза.

— А если бы Оливка не ушла от Саши, ты бы осталась с этим твоим…

Он не договорил, но я и так знаю весь его нецензурный запас слов.

— Не знаю. Скорее всего да, пока бы сам не отвалился. Даже пиявки отваливаются. И банные листы. Лёша, спи уже ради Бога. Не доставай меня. Хоть ты не доставай.

— Думаешь, я могу об этом не думать?

— Думай, что хочешь, только молчи. И из всего, что мы сделали, этот мальчик — самое невинное прегрешение. От него никому не было плохо. До того, как… Ну, ты понял…

— Нет, не понял…

Он повернулся ко мне лицом, но я осталась к нему спиной.

— Лёша, хватит из пустого в порожний. Я с ним спала и ничего более, а он начал мне в любви признаваться и замуж звать.

Я попыталась хихикнуть, но не смогла.

— Я не знаю, чему верить, а чему нет, поэтому он и на пушечный выстрел не должен подходить к Оливке. Она кажется злой, а на самом деле она просто жутко обиженная на всех. На нас в первую очередь. Ну и на этого Сергея… Лёша, убери руки!

И он убрал, а я ещё ближе приблизилась к краю и к пропасти, в которую можно свалиться, сказав что-то необдуманное нашей дочке. Сейчас нет ничего более важного. Ее папашка подождёт. Я его тринадцать лет ждала!

Утром он встал первым. Даже вспомнил, как заваривать кофе, но для меня вставил в кофемашину лишь капсулу. Типа хотел, чтобы не остыл. Я не смотрела ему в глаза. Не хотелось вопросов «Ну что?» На них есть пока лишь один ответ «А ничего!» Что делать и как быть? — вопросы для русского человека изначально риторические. Проще ничего не делать, чем наломать ещё больше дров.

Я написала Оливке сообщение с одной лишь фразой: у тебя все хорошо? Тут же пришел ответ «Да», а потом приписка «Скажи папе, что Саша съехал, и он может разорвать контракт на квартиру». А ты где будешь жить? В ответ тишина. У неё есть квартира. Комната в квартире — я знаю. И она может привести в неё не только кота. Но она же этого не сделает… А сделает — я съеду. Куда угодно!

— Мы должны радоваться? — спросил Лешка, узнав про полный разрыв с Сашей.

— Никто никому ничего не должен.

Я уткнулась в чашку с ровной пенкой. Лешка пододвинул ко мне крекер с сыром-бри.

— Мы должны. Мы — родители.

— Вспомнил да только поздно.

Я откусила от крекера и сыра и вернула бутерброд на общее блюдо: Лешка не побрезгует.

— Я всю жизнь вас обеспечивал деньгами. Почему же вы не смогли обеспечить меня семейным уютом?

— Вы — это я?

— Вы — это ты и наша дочь. Которая была все-таки твоей.

Он отвернулся в сторону прихожей, точно мыслями уже уходил, не закончив завтрак. Насовсем? Это еще под большим вопросом.