Книга Он, она и три кота, страница 47 – Ольга Горышина

— Последний раз? — шепчет, перекладывая звуки каплей за каплей на мои пересохшие губы.

— С тобой каждый раз у меня был последним… Все, Савва, уходи… Пожалуйста…

Но он уже уткнулся мне в шею — проклятый вампиреныш, высасывает из меня каплю за каплей и сейчас высосет все здравомыслие. Вот бы сейчас сюда баллончик со слезоточивым газом. Но, кажется, он действует только на меня: глаза уже на мокром месте… Подлец! Да что я за квашня такая… Раскисла как девка. Растаяла, точно дура от влюбленного вранья. А ведь мне даже не врали… Меня использовали, как и прежде, как и все шесть месяцев. Поднять коленку и дать по яйцам — кажется, ничего другого мне и не остается. Но он поймал мою коленку и удержал на весу, а я пошатнулась, цапля одноногая, и свалилась ему на грудь. Не выбраться — круг его рук сомкнулся на спине — хорошо вырез маленький и ткань плотная, не добраться до застежки бюстгальтера, как ни старайся!

— Пусти! Слышишь?

Он ничего не слышал, и сделал все, чтобы я больше не говорила. Прикуси наконец язык. Я сейчас покажу тебе как… Вот так! Поняла? Умница…

Но умницей я пробыла всего минуту, которая потребовалась мне, чтобы бросить подачку инстинкту и включить разум на полную мощность. Да, потребовалось подкрутить мотор вручную, шло со скрипом, с мозолями… Было больно, безумно больно отрывать от себя это горячее тело, на котором, кажется, уже начала тлеть одежда. Ожоги с тела не сходят — я знаю…

— Я тебе русским языком сказала! — и развороченным твоими поцелуями.

Язык еле шевелился. Я лишь в далекой юности в Лешкиных объятиях чувствовала подобное крышесносное состояние нестояния. Коленки тряслись, и я благодарила советских строителей за множество несущих стен, которые мне не позволили снести при перепланировке квартиры. Сейчас они держали меня, точно соломинка, на плаву.

— Пошел вон! — сумела я собрать в кулак последние вспышки разума и дала ему в грудь: там, где по идее у нормальных людей сердце. Бьется. И чувствует боль другого человека.

Не знаю, что сейчас Савка почувствовал: удар или укол ревности: когда совесть ревнует своего владельца к одному малоуправляемому органу, который иногда заставляет мужиков ходить конем, теряя королеву…

— Пошел вон… — повторила я тихо. Да, не буди лихо… Но сердце во мне стучало уже на всю катушку. Выпрыгивало во многих частях тела, куда в обычном состоянии не добиралось. — Вон!

Я зажмурилась, пытаясь собрать зависшие на ресницах слезы. Он больше не наступал, но сжал перед собой руки в кулаки — чесались меня обнять? Или как у Лешки — прибить? Переноска валялась у моих ног.

— У тебя чек остался? — спросила я по-прежнему не своим голосом.

— Зачем?

Зачем я спросила?

— Я пришел за котом… — добавил он без всякого наводящего на размышления вопроса.

— Кошка просто так под руку подвернулась? — вскинула я на него уже почти сухие глаза.

Он ничего не ответил, только вздохнул и сглотнул. А мне бы сейчас глотнуть чего покрепче… Покрепче его объятий, чтобы унять бешеный стук кровоточащего сердца. Боже, прощаться надо один раз. Два — это невыносимо. Два — это самоубийство.

— Уходи, Савелий. Пожалуйста.

— Только с Люцием. Не хочу снова быть один.

— Кошка не заменит человека.

— Это кот.

Я сжала губы — да, как ты: белый и пушистый, но только на вид.

— Это не игрушка, — не унималась я, пытаясь вырвать из его рук переноску, чтобы выкинуть… в тартарары…

— Это часть тебя. Я ее заберу… Чтобы ты почувствовала пустоту…

— Вот как даже… Злой ты, Савелий.

— Как и ты, — не спускал он с меня горящих ненавистью глаз.

— Ты ненормальный…

— А ты, выходит, нормальная? Я с тобой встречался, а ты просто… Просто со мной…

Он вдруг постеснялся произнести глагол, в котором заключалась вся суть наших с ним встреч.

— Да, только. И ты это знал. Не надо сейчас выставлять меня похотливой сучкой.

— А ты такая и есть…

— Ну вот и отлично. Уходи. Не надо дышать со мной одним воздухом.

— Отдай кота и я уйду.

— Не отдам. Откуда я знаю, что ты с ним сделаешь… Уходи. На!

И я отпустила ремешок переноски.

— Верни в магазин.

— Не надо!

Он швырнул переноску на пол и повернулся ко мне спиной. Куртка не скрывала горб — весь ссутулился. Бедный… Ну как ты так мог… Что за детский сад? Не мог ты в меня втюриться, не мог…

Он сам справился с замком — не в первый раз ведь — и захлопнул дверь. Можно было не проверять: дверь точно закрыта. Кто бы только сказал, навсегда ли…

10.9 “Что делать с собакой?”

— Ты чего такая серьезная с утра? — удивился Лешка, найдя меня утром не под боком, а на кухне с пустой чашкой кофе и с пустыми кошачьими мисками.

— Злюсь, — ответила я тихо, хотя и понимала, что Лешка вчера просто хотел секса (как, впрочем, и я), поэтому не стал заранее поднимать скандальную тему, которая заключалась в совместной прогулке с… Богданом!

Я получила с утра сообщение от Юли. Совсем с утра. Юля отправила его в без четверти шесть. Непонятно, она такая ранняя пташка всегда или ей не спится теперь в пустой постели. Мне вот в полной не спится!

— Я не понимаю, чему ты удивляешься! — Лешка снова подпирал плечом арку, которую жутко критиковал поначалу. Не понимал ее стратегического назначения. — Я не ночую дома. Затянувшаяся командировка, да? Или все же надо было сказать ребенку, что я развожусь с его…

— Мамой, — закончила я то, что Супрядкин побоялся озвучить самостоятельно.

— Мамой, — повторил Лешка сухо. — Я забрал его вчера из секции и рассказал про развод. Поговорили по-мужски. Сказал, что отношения с его мамой давно испортились, но мы тянули с расставанием, пока он подрастет, и теперь я наконец решил уйти к тете Наде. Тете… Наде… — повторил он уже с расстановкой и чувством безысходности.

Такое же чувство владело и мной после Савкиного ухода. Я спрятала переноску в стенной шкаф, но с глаз долой из сердца вон не получилось. А потом я залила боль белым вином и присыпала рану перцем с солью — и во всем этом плавала белая рыба. Такая же белая, как и я — даже в отражении дверцы холодильника из нержавейки. И у меня давно картошка не чистилась такими длинными кольцами, будто я сдирала с себя старую кожу, не нарастив новой. От каждого прикосновения Супрядкина я дергалась, точно от электрического разряда, но он принимал это за комплимент своей мужской силе. Боже, какие же мужики дураки и какие… Эгоисты!

Утренний кофе тоже горчил. И не взбодрил ни капли. И сообщение от Юлички меня добило окончательно. В новую жизнь, такое чувство, меня тащили на аркане, а я даже не упиралась — так и скользила босыми ногами по грязи.