Книга Один на миллион, страница 62 – Моника Вуд

— Тот наркоман? Вернулся?

— Да, выписался раньше времени.

— И вас мордой об стол, ба-бах, так, что ли?

— Да, примерно так. Ребята звонили мне, когда вы спали. Связь все время прерывалась, но суть я ухватил.

Он посмотрел на часы.

— Я, скорее всего, не спала, — сказала она. — Просто закрыла глаза на минутку.

— А мне подвернулся концерт, который начинается через сорок пять минут.

— Ну разве вы не рабочая пчелка?

— Да, это мое второе имя, — сказал он, снова глядя на часы. — Мне пора. Берегите себя.

— Вы хороший водитель, Куин, — сказала она. — Напрасно меня убеждали в обратном.

Он рассмеялся:

— Неожиданная новость, — и протянул руку:

— Я позвоню.

— Это будет замечательно.

Она не была уверена, что он позвонит, да это и неважно. Все равно что-то закончилось безвозвратно, в этом она не сомневалась.

— Мистер Ледбеттер в ближайшее время пришлет мне нового мальчика, — сказала она. — Надеюсь, не того нытика.

— Кого бы ни прислал, постарайтесь не запугать его до одурения, Уна.

— Удачи вам с концертами.

— Удачи вам с рекордами.

Она смотрела, как он идет по улице к автобусной остановке, и думала: «А вот Лаурентас меня бы любил».

К шести часам ей уже не терпелось лечь в постель, потому что от усталости она чуть ли не плакала. Она надела собственную ночнушку и распаковала ненадеванные вещи, в том числе и вязаное выходное платье бутылочно-зеленого цвета — идеальный наряд для свадьбы. Уна с отвращением повесила его на вешалку.

В шесть часов она выпила чаю с тостом и послушала новости. В семь часов почистила зубы. В семь десять задернула занавески в спальне, легла в постель и открыла свою книгу: «Николас Никльби» мистера Чарльза Диккенса, роман, который не перечитывала с 1921 года. В семь пятнадцать заснула с книгой на груди.

Какое-то время спустя — было уже совсем темно — она резко проснулась, в голове стучало одно-единственное слово: pavojus, pavojus, pavojus.

Опасность.

Она села в кровати, книга упала на колени, слово постепенно стиралось из сознания по мере того, как учащенное сердцебиение оповещало ее о… о чем? О чем-то. Она вытянула шею. Признаки какого-то движения в доме. Происходило нечто странное.

Она напряглась, замерла на месте, дала своим глазам время привыкнуть к темноте. Постепенно бесформенная темнота разделилась на пустое пространство и заполняющие его предметы, содержимое комнаты материализовалось в виде смутных очертаний: шеренга флаконов на комоде, скелет кресла-качалки с симметричными подлокотниками, темный прямоугольник двери, за которой находится еще более темный коридор.

Сквозь собственное дыхание Уна вслушивалась в тишину и, настроившись на нее, стала улавливать ее оттенки. Она поняла, что в доме еще кто-то есть.

— Кто там? — крикнула она в темноту. Ее голос прозвучал еле слышно, неотличимо от шепота. Она проклинала свой плохой слух, ругала себя почем зря и жалела, что рядом нет Луизы. «Наверное, это мышь. Я снова заведу себе кошку, Лу».

Она вылезла из кровати, на дрожащих ногах подкралась к двери. Опять: что-то странное. На миг в голове мелькнуло: это мальчик. Она прочистила горло — адреналин поступил в кровь — и позвала в темноту: «Это ты?»

И вдруг: грохот на лестнице, грубый мужской голос встревоженно рявкает: «Валим отсюда! Валим! Валим!», потом суматоха, звук разбитого стекла и хлопанье дверей. Шум резко обрывается, и снова наступает тишина — глубокая, как в склепе.

— Убирайтесь, убирайтесь, — шептала она, захлопывая дверь спальни на замок и подходя к окну.

Сердце лягушкой подскакивало к самому горлу. Она вцепилась в подоконник и стала всматриваться в улицу, там появился силуэт человека, потом еще один, они нырнули в помятый автомобиль. Он в три приема повернул, задев край газона, и умчался.

Уна прижала руку к горлу, одна-одинешенька в своей сжавшейся вселенной, она пыталась успокоить себя после пережитого страха. Фонарь высвечивал край двора вдоль забора, остальной участок оставался в тени. Листовки, по-прежнему торчащие на заборе, напоминали ряд стрел, пущенных из вражеского лагеря. Все притворялось чем-то другим: фонарный столб — высоким злым стариком, безмолвные ночные дома — фишками в игре «Монополия». Она сосредоточилась на соседних домах, их близость успокаивала ее. Плакать она не стала.

Вместо этого стала соображать, что сделала не так. Поездка в Граньярд выбила ее из колеи — и впрямь, когда еще она проживала целых сорок часов так насыщенно? Переполненная душевной болью и впечатлениями, она забыла про свет на крыльце — обязательная вечерняя мера предосторожности, которую она завела после того, как на их улице взломали дом в мае — в ту давнюю пору, когда мальчик только что исчез из ее жизни, а его отец появился.

Она постояла в темноте, подышала открытым ртом, и пульс успокоился. Только после этого она рискнула включить настольную лампу у кровати, часы показывали начало четвертого. Она проспала восемь часов. Надев шлепанцы и халат, отперла дверь спальни и высунулась в темноту. В коридоре было пусто, стояла тишина, если не считать ее собственного, уже ровного дыхания.

«Сначала одна нога, потом другая», — сказала она себе, как говорила Луиза в последние дни. Воспоминание о ней успокоило Уну. Щелкнув выключателем, она зажгла свет на лестничной площадке и потихоньку спустилась по лестнице. В холле включила еще одну лампу. Осколки вазы, подаренной Луизой, валялись на мокром полу среди рассыпанных и растоптанных цветов. Она наклонилась, чтобы собрать осколки, и ей снова вспомнился мальчик со своей маленькой записывающей машинкой. Где-то она сейчас, с этой жужжащей лентой, к которой приклеена ее жизнь. Мелкие осколки ее жизни. Она распрямилась со стоном.

И тут из гостиной вышел мужчина.

— Брось это, бабуля, — сказал он. Голос спокойный, ровный.

Осколки снова рассыпались с невинным звоном: дзинь. Нет, это не мужчина. Высокий подросток с жирными волосами, в черной маске наподобие тех, которые носил Зорро в старом кино. Маска дешевая, и на носу порвалась. Через прорези смотрели белесые, затуманенные, в красных ободках глаза. В руке поблескивал маленький страшный пистолет. Он оглядел ее и расхохотался.

— Ты одна дома?

Она молча кивнула — говорить от испуга не могла. Он засунул пистолет обратно в карман штанов, таких широких, что походили на юбку. За спиной у него, в гостиной, она разглядела, что все ящики красивого комода Рэндалла вывернуты. Белье свалено в кучу. Сиденья стульев опрокинуты. Пока она спала, тут громили ее дом.

Ожидая дальнейших указаний, она смирно стояла.

— Где денежки, бабуля?

Спокоен, как очень старая кошка.