Книга Книги крови. I–III, страница 23 – Клайв Баркер

– Ладно. Попался.

Редмен отступил, когда подошел надзиратель и заломил Лейси так, словно готов был вывихнуть мальчику руку. Из-за угла появились еще двое-трое. Двое мальчишек и медсестра – весьма неприятное создание.

– Пустите… пустите… – вопил Лейси, но от его пыла уже не осталось и следа. На лице возникло обиженное выражение капитулянта, а коровьи глаза, большие и карие, по-прежнему таращились на Редмена, обвиняя. Мальчик был на вид младше шестнадцати, почти неполовозрелым. На его щеке и в нескольких местах между синяками и кривой повязкой на носу проглядывал пушок. Но лицо такое девичье – девственное лицо, из тех времен, когда еще были девственники. И эти глаза.

Появилась Левертол – слишком поздно, чтобы принести какую-нибудь пользу.

– Что происходит?

Подал голос надзиратель. От погони он запыхался и лишился гонора.

– Он заперся в туалете. Пытался сбежать через окно.

– Почему? – вопрос был адресован надзирателю, а не ребенку. Красноречивое замешательство. Сбитый с толку надзиратель пожал плечами.

– Почему? – Редмен обратился к мальчику.

Тот молча смотрел в ответ, будто ему впервые в жизни задали вопрос.

– Это ты свинья? – спросил он неожиданно, из носа у него стекала сопля.

– Свинья?

– В смысле, полицейский, – насмешливо уточнил один из мальчишек так, будто разговаривал с идиотом.

– Я знаю, что он имеет в виду, парень, – произнес Редмен, все еще пытаясь переглядеть Лейси. – Я отлично знаю, что он имеет в виду.

– Правда, что ли?

– Тихо, Лейси, – сказала Левертол, – у тебя и без того хватает проблем.

– Да, сынок. Это я – свинья.

Война в гляделки продолжалась – личная битва между мальчиком и мужчиной.

– Ты ничего не знаешь, – сказал Лейси. Это была не издевка – мальчишка просто констатировал свою версию правды, его взгляд не дрогнул.

– Ну, все, Лейси, хватит, – беглеца попытался увести надзиратель; его живот торчал между пижамным верхом и штанами, словно гладкий купол молочной кожи.

– Пусть говорит, – сказал Редмен. – Чего я не знаю?

– Он расскажет свою версию этой истории директору, – сказала Левертол, прежде чем смог ответить Лейси. – Это не ваша забота.

Но это была очень даже его забота. Все изменилось из-за взгляда – такого режущего, такого обреченного. Взгляд просто требовал, чтобы это стало его заботой.

– Пусть говорит, – сказал Редмен, и властность в его голосе заставила Левертол пойти на попятный. Надзиратель слегка ослабил хватку.

– Почему ты пытался сбежать, Лейси?

– Потому что он вернулся.

– Кто вернулся? Имя, Лейси. О ком ты говоришь?

Несколько секунд Редмен чувствовал, как мальчишка борется с каким-то обетом молчания; потом Лейси тряхнул головой, разрывая электрический контакт между ними. Он как будто в какой-то момент сбился с мысли, и замешательство лишило его слов.

– Тебе ничего не сделают.

Лейси уставился себе под ноги, нахмурился.

– Я хочу обратно в кровать, – сказал он. Просьба девственника.

– Ничего не сделают, Лейси. Я обещаю.

Обещание, похоже, не возымело ожидаемого действия, Лейси словно онемел. Но тем не менее это было обещание, и он надеялся, что Лейси это поймет. Мальчика изнурила неудачная попытка побега, погоня, гляделки. Его лицо посерело. Он подчинился надзирателю и ушел. Перед тем как снова скрыться за углом, он, похоже, передумал; начал бороться, не смог освободиться, но вывернулся лицом к своему дознавателю.

– Хенесси, – сказал он, снова встретившись глазами с Редменом. И все. Его уволокли прежде, чем он смог сказать что-то еще.

– Хенесси? – спросил Редмен, вдруг почувствовав себя посторонним. – Кто такой Хенесси?

Левертол закурила. Ее руки слегка дрожали. Вчера он этого не заметил, но теперь не удивлялся. Он еще не видел мозгоправа, у которого самого не было проблем с мозгами.

– Мальчишка врет, – сказала она. – Хенесси больше нет с нами.

Небольшая пауза. Редмен не торопил, от этого она только занервничает.

– Лейси умный, – продолжала она и сунула сигарету в бесцветные губы. – Знает, что сказать.

– А?

– Вы здесь новенький, и он хочет создать впечатление, что у него есть какая-то тайна.

– А никакой тайны нет?

– С Хенесси? – она фыркнула. – Господи, о чем вы. Он сбежал из-под охраны в начале мая. У них с Лейси… – она заколебалась, сама того не желая. – У них с Лейси что-то было. Возможно, наркотики – мы так и не выяснили. Они нюхали клей, дрочили друг другу, бог знает.

Ей действительно не нравилась эта тема. Неприязнь была написана у нее на лице, исказив его в десятке мест.

– Как сбежал Хенесси?

– Нам до сих пор неизвестно, – сказала она. – Просто однажды утром не явился на перекличку. Все здесь обыскали сверху донизу. Но его не было.

– Он мог вернуться?

Искренний смех.

– Господи, нет. Он ненавидел это место. А, кроме того, как бы он смог вернуться?

– Он же выбрался.

Левертол с ворчанием уступила:

– Он был не особенно умным, но хитрым. Я не очень удивилась, когда он пропал. За несколько недель до побега он ушел в себя. Я не могла из него и слова вытянуть, а до того он был вполне разговорчивым.

– А Лейси?

– У него на поводке. Это бывает. Младшие идеализируют старших, более опытных. Лейси – из очень неблагополучной семьи.

Гладко, думал Редмен. Так гладко, что он не верил ни единому слову. Разум – не картина на выставке, разум нельзя пронумеровать и развесить в порядке влияния с этикеткой «Хитрый» или «Внушаемый». Это каракули, это расползающиеся кляксы граффити, их невозможно предсказать или сдержать.

А разум Лейси? Он напоминал картину, писаную по воде.

Уроки начались на следующей день в такой гнетущей жаре, что мастерская превратилась в духовку уже к одиннадцати. Но мальчишки сразу отреагировали на честный подход Редмена. Они разглядели в нем человека, которого могут уважать и при этом не любить. Они не ждали поблажек и не получали поблажек. Стабильный порядок.

Местные работники показались Редмену куда менее общительными, чем мальчики. Какие-то тут все были странные. Ни единой сильной личности, решил он. Рутина Тезердауна, его ритуалы, бесконечные классификации и унижения как будто размололи их всех в однородную кашу. Все чаще он ловил себя на том, что избегает общения с коллегами. Мастерская становилась убежищем, вторым домом, пропахшим свежеструганным деревом и телами.