Книга Зеркальные числа, страница 52 – Ольга Рэйн, Тимур Максютов

После раздачи долгов – загул на неделю, а то и две. Собутыльники-коллеги:

– Везунчик ты, Макс.

А потом опять – в рубку. К звездам. В одиночный поиск. В самые глухие, нехоженные места, где лидары и радары сходят с ума от помех; и только интуиция, нюх выведут тебя на добычу.

Ремонтник покачает головой:

– Движок еще фурычит, а обшивку пора менять. Вся, как решето, от микрометеоритов. И магнитки…

Я и так знаю, что третий и одиннадцатый магнитный тросы не держат заряд. А обшивка… Ну что обшивка? Да, дырявая. Только денег где взять? Вот найду богатый астероид – тогда, может быть. И новая обшивка, и тросы, и отпуск на Парисе.

А пока – на работу. На то и Кормушка. Кормилица.

И звезды в блистере подмигнут:

– Давай, Макс.

И заправщик:

– Баки полные. Удачи, Везунчик.

Черт бы побрал это мое везение.

* * *

Шум, писк и смех. В накопитель разноцветным ворохом вваливаются дошколята – десятка два, в слепящих катафотами комбинезончиках. Воспитательницы сорванными голосами умоляют:

– Петя, куда ты побежал?

– Раз, два, три… Опять сбилась.

– Парами! Построились парами.

Экскурсия на орбиту. Будут, захлебываясь восхищением, таращиться в иллюминаторы на Парис, искать огоньки своего поселка. А потом пилот выключит на пять минут бортовую гравитацию, и они будут болтаться елочными игрушками под потолком кабины, замирая от ужаса и восторга невесомости.

Воспитательницы, смахивая пот, увели свой табор. Я опять помрачнел. Дети…

Лицо жены, изуродованное злостью:

– Сколько можно пить? Господи, когда ты забудешь свои трапперские замашки?

– Не ори, дура. На свои пью. Я тоскую, понимаешь? По Кормушке. По кораблю. По ребятам.

– По собутыльникам ты тоскуешь! Пять лет эта пытка. Я больше не могу. Подаю на развод.

Я потянулся к ней. Пробормотал:

– Давай родим ребеночка. Все и наладится.

Тогда она сказала то, о чем молчала пять лет:

– Какой еще ребеночек? Урод без рук, без ног?

– Почему урод? – отшатнулся я.

– А кто еще? Ты забыл, кто ты? Ты – траппер. Лучевая второй степени, от тебя прикуривать можно. Только уродов рожать. Дай бог, чтобы человеческих, а не чужого какого-нибудь, с хитиновым панцирем.

Потом она пыталась извиниться. Я не слушал. Хлопнул дверью и ушел. Выбросил комм, раскалившийся от вызовов.

Антирадиационный подбой на корабле надо менять ежегодно. Сколько раз я пропускал плановое обслуживание? Тяжелый скафандр стОит, как две заправки. А легким можно пользоваться полчаса. Ну, час – это если нет солнечной бури. У нашей красной старушки Алтимы характер сварливый. Плюется жестким излучением регулярно.

Сколько раз я выходил в космос в легком? Когда заедали тросы. Когда заглючил добывающий комплекс на астероиде. А когда потерялся напарник? Пять или шесть часов прошло, пока я нашел его в расщелине.

У всех трапперов было превышение дозы. Мы даже кичились этим, идиоты. Выводя отраву привычным способом – многоградусным.

Теперь я снова пил. Чтобы вывести отраву из души.

Какие-то кабаки и подворотни. Незнакомые пропитые морды. Просыпался на парковых скамейках и в «обезьянниках». Выходил – и к ближайшему автомату, за опохмелкой.

Деньги на моей карте кончались, а общую заблокировала жена.

Тогда я поехал на космодром. И взял этот билет.

До Кормушки.

* * *

– Ба! Макс, легенда ты наша, откуда взялся на Кормушке? Как обычно: двойной два раза?

Приятно, что Боб меня помнит. На Парисе давно нет барменов: нерационально. Там вечно не хватает людей, планета необихожена. Так что человек-бармен-Боб – настоящая достопримечательность Кормушки. А на Парисе люди в дефиците: роют шахты, строят поселки и фермы на камне, освобожденном ото льда, двигая линию фронтира, выгрызая у неуютной планеты по кусочку. Все при деле.

Кроме меня, Везунчика.

Пять лет безделья в роскошном доме на берегу прохладного озера кого хочешь доконают.

– Привет, старина. Давай, как обычно. Но синюю этикетку: с бабками туго.

Боб поражен:

– Ты что, менял мулаток каждые полчаса? Куда девал деньги? Мы тут спорили, на сколько разгульных лет хватит твоей премии: на двести или триста?

Я молчу.

Бармен треплется, как обычно: про новую модель «крота»; про Тупицу Цзяня, который решил завязать, да в крайнем рейсе потерял движок, еле его спасатели выловили. Теперь пашет в доках, копит на аренду корабля.

– А как ребята?

– Как обычно. Кто в поиске, кто на реабилитации. Сейчас с этим строго: профсоюз лютует. После каждого рейса – в профилакторий. И раз в год – на Парис, в отпуск. Не отвертишься.

Рассказываю ему о ссоре с женой. Боб задумчиво говорит:

– Всякое бывает. У Джона родился пацан – вполне нормальный. Диану-Оторву помнишь? Помнишь, конечно, аж покраснел, ха-ха. Так вот, у нее двойня: здоровые девочки, красотки. Хоть в рекламе снимай.

Я оглядываю бар. Пусто, только в углу спит какой-то лохматый старикашка.

– Пусто, – горько вздыхает Боб, – Кормушка уже не та. Трапперы стали скучные, что твои монашки. Пропустят стаканчик после рейса – и все. А перед – ни-ни, медкомиссии боятся. Нынче – оно не раньше. Как вы у меня гуляли, а? Помнишь, как ты на спор выпил литр горлодера?

– Не помню.

– Само собой, – хохочет Боб и скребет лысину двумя пальцами – указательным и мизинцем. Так и не стал ставить протез, хотя может себе позволить. Фишка у него такая: бар называется «Старый краб», и хозяин – с клешней вместо руки.

– Как думаешь, найду работу?

– Если с деньгами туго, то – нет. Первый взнос за корабль, страховка, заправка. И профсоюз деньги дерет. Разве вторым пилотом к кому-нибудь, но ты же не пойдешь вторым.

– Не пойду. А что, никак мимо профсоюза?

– Если законно, то – никак. А кому товар сдавать? Это раньше барыги весь хабар забирали, а теперь – департамент снабжения. Морды оловянные.

Боб яростно скребет лысину, ругается на чинуш и санинспекторов, понаехавших с Париса.

– Тараканы у вас, говорят. Да это же уникальные тараканы! Потомки тех, что с Земли прилетели черт-те когда. Изначальные, прямо скажу, тараканы. Их в Красную Книгу надо, а не травить.

Боб уходит в подсобку. В бар вкатывается Крыс. Его морда лоснится еще больше.

– Ого! Памятник ожил и посетил наше захолустье! Привет, Везунчик.