Книга Стремление к счастью. С комментариями и объяснениями, страница 60 – Людвиг Андреас Фейербах

Медуза – в древнегреческой мифологии имя одной из Горгон, взгляд которой превращал любую вещь в камень. Действие Медузы Фейербах понимает исходя из метафоры «окаменеть от ужаса», и противопоставляет такому окаменению умиление (растроганность) перед образом Мадонны.

Буддизм – это не откровение здорового, естественно-сильного, прямого и разумного стремления к счастью, а откровение больного, сумасбродного и фантастического стремления к счастью, не видящего из-за зла блага, оскорбленного и обиженного злом, которое связано с каждым благом, именно злом бренности, сменой смерти и возрождения жизненного наслаждения. «Если участь всех творений такова, чтобы состариться, – восклицает Будда, – то к чему мне удовольствие и радость, если я также подвержен закону старости? Горе юности, разрушаемой старостью, горе здоровью, разрушаемому всякого рода болезнями! О, если бы старость, болезнь и смерть были навсегда парализованы!» Но горе также и той бесчувственности и близорукости, которые воспринимают голос стремления к счастью только в плоских немецких гоп-ца-ца! ю-ху! или в грубых выкриках: – ура! – и не воспринимают их также и в криках предупреждения и в жалобных звуках индийского уныния и тоски!

Даже аскетический буддист в такой же степени, как и наш брат, не находит никакого удовольствия в болезни. Наоборот, столь же ревностно, как и мы, он ищет какой-нибудь панацеи, какого-нибудь лекарства, которое исцелило бы его от всех болезней и зол, мучительно им воспринимаемых. Но так как он своей чрезмерно раздраженной нервной системой воспринимает и ощущает самую жизнь как болезнь, то понятно, что он находит это лекарство только в смерти.

Поэтому нирвана, между прочим, определенно называется «лекарством, которое устраняет все страдания и исцеляет все болезни». Нирвана не есть положительное счастье, так же как лекарства не являются наслаждением, – благо тому, кто в них не нуждается, – но все же и лекарства относятся к уже упоминавшимся изобретениям стремления к счастью. Ботаника и химия, которые играют теперь столь большую роль в мире, обязаны, как показывает история, своим происхождением только себялюбивому желанию человека не заболеть, а если он уже имел несчастье заболеть, то желанию вновь выздороветь.

Фейербах настаивает на происхождении всех наук из практических нужд человека, например, таких как забота о здоровье. Для него любая теория возникает только после того, как соответствующая ей практика станет привычна людям.

Стало быть, не буддизм, нет, а только католицизм и в особенности иезуитизм, считающийся, однако, теперь тождественным с истинным католицизмом, вызвал явления и поступки, которые безусловно находятся в противоречии с человеческой природой, с человеческим разумом, с человеческим стремлением к счастью, поступки, которые как раз являются в высшей степени отвратительными, даже мерзкими и ужасными, и вместе с тем нелепыми и вздорными. Для доказательства приведу некоторые примеры, и притом так, как они случайно подвертываются мне под руки: «Святой Алоизий Гонзага, например, для того чтобы не подвергать опасности свою девственность, избегал так тщательно вида женщин и общения с ними, что даже не доверял себе посмотреть на лицо своей матери».

Алоизий Гонзага (1568–1591) – итальянский аристократ, монах ордена иезуитов, помогавший больным во время эпидемии чумы и умерший от заражения в молодом возрасте. На самом деле боязнь даже зрительного и мысленного соприкосновения с родителями была и в раннем монашестве, о чем есть много рассказов в патериках (собраниях историй о монахах-аскетах). Например, когда одному монаху сказали, что его отец умер, он ответил: «Что за богохульство? Мой Отец бессмертен», признавая тем самым только небесного Отца. Фейербах исходил из обыденных буржуазных привычек и поэтому считал поведение этого юного монаха дикостью, но благодаря психоанализу Зигмунда Фрейда мы сейчас знаем, насколько на самом деле серьезной вещью может оказаться эдипов комплекс.

Даже на лицо своей матери! Пришло ли бы когда-нибудь в голову буддисту, несмотря на его заботу о целомудрии, чтобы вид его почтенной матери мог разбудить в нем нецеломудренные мысли и желания?! Святая Адельгунда, – конечно, не иезуитка по происхождению, но все же такая святая, которая выставляется иезуитами в качестве образца, – просила Бога, чтобы Он послал ей злокачественный рак на ее девственную грудь, и молитва ее тотчас же была исполнена. Просили ли вы хоть однажды чего-либо подобного у Бога?… Но эта святая девственница не удовольствовалась тем, что она отвергла все наслаждения придворной жизни, не удовольствовалась даже тем, что вместо них она мучилась столь ощутительными страданиями; сверх всего того она возжелала еще, чтобы Бог отнял у нее всякий вкус, который она ощущала в необходимой пище и питье, и после того как она вкусила, если так можно выразиться, крошечку небесного хлеба, которую ей доставил святой Петр, прелесть всех кушаний изменилась для нее в настоящую горькую желчь. При всей своей неумеренной умеренности и сдержанности разве дошел бы буддист до такой извращенности и нелепости?!

Альдегунда Мальбоденская (630–ок. 700) – настоятельница монастыря во Франции, действительно скончавшаяся от рака и почитавшаяся как целительница от рака груди. Достоверных свидетельств о ее жизни немного, хотя ее историчность несомненна. В ее житие, которое цитирует Фейербах, явно попали некоторые общие места из житий, связанные с иногда провокационным отказом от удовольствий. В эпоху Контрреформации любили мысленные или практические эксперименты, которые должны были отвратить монаха от соблазнов, от наслаждения едой, питьем и телесной близостью: например, в случае вожделения рекомендовалось представить, что под кожей у женщины слизь и полные кала кишки, а за едой предлагали первое, второе и третье смешать вместе в одной тарелке, потому что они все равно смешаются в организме.

Святой Ксаверий так далеко зашел в любви к нищим и больным, в самопреодолении и в умерщвлении своих чувств, что пил даже воду, которой он обмывал отвратительные и неизлечимые язвы, больше того, высасывал даже гной из венерических чирьев. Конечно, и буддийский фанатик и мученик возбуждает свою жертвенную любовь к людям, – от которой мы, впрочем, по ходу наших мыслей, должны здесь отвлечься, – до самой высшей, почти сверхчеловеческой степени. «Он отдает, например, свою плоть и кровь для того, чтобы спасти умирающих», но все же он бесконечно далек от того, чтобы любовь к людям, любовь к нищим и больным доводить до лобзаний их отвратительных чирьев и язв. На такое способен лишь святой католицизм.