Книга Кто в спальне король?, страница 29 – Елена Щербиновская

Я растерялась и расстроилась, не понимая, почему мой вопрос вызвал у него такую реакцию.

— Ты что сердишься? — спросила я. — Что я такого сказала?

— Ничего, — так же резковато ответил Алан. — Ровным счетом ничего! Просто я не люблю проявлений женского любопытства.

Его слова прозвучали очень обидно, будто меня уличили в каком-то унизительном пороке. Тут же я невольно снова вспомнила разговор с Аланом после выставки на Малой Грузинской. Это было в наш первый вечер в доме на пустыре — в сказочном королевстве Алана, которое стало теперь и моим королевством. И дом стал моим домом. Я попросила Алана показать мне его картины, и он сказал мне тогда примерно так:

— Боюсь, мои работы не произведут на тебя большого впечатления! Ты сейчас все еще под воздействием космических экспериментов Арсения Сухарева. А я человек ранимый, как все художники. И, представь себе, — ревнивый. Когда я слушал, с каким восторгом ты отзывалась о его картинах, меня всего изнутри просто разрывало!

Я рассмеялась.

— Так вот почему ты меня увел с выставки! Ты ему завидовал?

Алан тогда совсем не рассердился и стал уверять меня, что на самом деле очень рад, что мне понравился Арсений и его картины, а насчет ревности — это шутка. Господи, сколько же он тогда говорил мне красивых и добрых слов! Все было так прекрасно!..

И сейчас все тоже должно быть прекрасно. Просто Алан устал, немного не в духе. Мне так не хотелось ссориться, и я решила, что и сейчас лучше обратить все в шутку.

— А может быть, ты просто ревнуешь меня к Арсению Сухареву? — произнесла я с лукавой улыбкой.

Но шутка моя оказалась не слишком удачной. Алан мрачно посмотрел на меня и сказал со злой ухмылкой:

— Ну и вопросики у тебя! А может быть, это ты ревнуешь меня к Тамаре?

Я вспыхнула, отвернулась, выбежала в прихожую, схватила пальто. Мне стало так скверно, что хотелось убежать куда угодно, забиться в какой-нибудь темный угол и там как следует выплакаться. Даже не сами слова, а тон просто сразил меня наповал! Алан догнал меня на крыльце, схватил за руку. Я вырвалась, бегом спустилась вниз. По щекам текли слезы. Я не хотела, чтобы он их видел. Этого еще не хватало! Я чувствовала, что он стоит у меня за спиной, но не оборачивалась. Он осторожно обнял меня, уткнулся головой в мое плечо и зашептал:

— Машенька, прости, ради бога, прости! Я дурак, грубый дурак! Ну, хочешь, ударь меня, плюнь мне в физиономию! Только не уходи!

Я невольно улыбнулась сквозь слезы, он подхватил меня на руки и понес обратно в дом. Потом он долго оправдывался, вовсю ругал свой несносный, вздорный характер и снова просил прощения. Я, конечно же, его простила. Разве могла я поступить иначе? Это была наша первая и единственная короткая ссора, первый едва уловимый сигнал, который сказал мне о том, что и в самой безоблачной и прекрасной жизни иногда бывают неприятные моменты…

А дальше? Все мелькает, несется куда-то… Опять — как один миг…

К Арсению мы так и не поехали, не сложилось как-то. Зато довольно часто заходили вместе ко мне домой, и Алан умудрился подружиться с моим отцом. А Танька была от него просто в неописуемом восторге. Пару раз, с разрешения родителей, мы таскали ее с собой на полуофициальные выставки знакомых художников. С нами ходил и Жора, и моя влюбчивая сестрица тут же увлеклась им до умопомрачения. Но их роману не суждено было состояться.

Соседка Алана ко мне понемногу привыкла и даже здоровалась. Она вообще оказалась не такой уж злой и противной, как я вначале себе ее представляла.

Наступило лето. Алан защитил диплом, его распределили на работу в проектную мастерскую. Но время еще оставалось, а у меня начались каникулы, и мы уехали отдыхать на море, в какой-то небольшой поселок в Крыму, недалеко от Гурзуфа.

Целыми днями мы плавали, валялись на пляже, и за две недели умудрились загореть до черноты. Я стала стройной, поджарой, похожей на мулатку или индуску, и когда проходила по пляжу в купальнике, многие мужчины, вероятно, провожали меня взглядом. Конечно, поглощенная своей любовью, я этого не замечала, но Алан однажды сказал:

— Пожалуй, тебя и на минуту оставлять нельзя! Могут украсть.

— И зачем девчонку красть, если можно так уговорить! — весело пропела я.

Алан улыбнулся.

— А ты изменилась. Смотрю на тебя и с трудом узнаю ту девочку, которую чуть не убил дверью.

— Еще бы! Та была толстая и белокожая, а эта — стройная негритянка.

— Ну-ка, иди сюда, негритянка! Пойдем тебя отмывать, чтобы снова стала беленькой!

Алан подхватил меня на руки и потащил в море. Мы барахтались у берега, брызгались, хохотали, а потом заплыли чуть дальше в море и стали заниматься любовью.

Через три недели мы вернулись в Москву, отъевшись дешевыми фруктами, счастливые и обалдевшие от любви и непривычного безделья. И снова началась привычная московская жизнь, в которой, по сути, ничего особенно не менялось, кроме того, что Алан теперь каждый день ходил на работу, возвращался по вечерам усталый и какой-то немного сникший. И он не очень охотно рассказывал мне о своей работе. Но ночи по-прежнему наполнялись безумной любовью, только разговоры об искусстве пришлось сильно сократить, поскольку Алану надо было рано утром вставать и ехать на работу.

Такой режим его явно угнетал, Алан совсем перестал заниматься живописью и мечтал только о том, чтобы скорее прошли три года обязаловки после распределения. В общем, если не считать этого, все было прекрасно. Целый год мы прожили, как один день, на одном дыхании, и мне казалось, что так будет всегда.

Но однажды я заметила, что Алан вдруг изменился, стал каким-то печальным, замкнутым. Меня это беспокоило, я спрашивала, что случилось. Он обнимал меня и говорил ласково:

— Все хорошо, Машенька, все хорошо.

Однако мне начало казаться, что в наших отношениях тоже что-то стало меняться. «Нет, нет, ничего ведь особенного между нами не произошло, — уговаривала я себя, — все хорошо». Действительно, внешне ничего не изменилось, мы продолжали жить вместе, куда-то ходили по вечерам. Но моя обостренная интуиция в какой-то момент подсказала: в нашей чудесной истории произошел какой-то сбой. Я никак не могла понять, чем это вызвано, просто заметила, что в восторженном взгляде Алана что-то едва заметно начало меняться. Вроде бы ничего не случилось, и все же… Это был первый тревожный сигнал. Мне с каждым днем становилось все тяжелее, и однажды я не выдержала и спросила:

— Алан, скажи честно, ты разлюбил меня?

— Машенька, солнышко! — воскликнул он, обнял меня, усадил на колени. — Как ты могла подумать?

— Но я же чувствую: ты смотришь на меня, а думаешь о чем-то другом!

— Дело тут не в тебе, — ответил он с горечью.

— А в чем? Скажи, что тебя гложет?

Он помолчал немного, а потом воскликнул: