Книга Война. Истерли Холл, страница 88 – Маргарет Грэм

– А что еще ему желать? У него есть любовь моей сестры и будущий отель; сад, чтобы за ним ухаживать, и гости, чтобы их развлекать. Но старый Стэн какое-то время еще поработает. Это убьет его, если мы попросим его уйти, особенно сейчас, когда и его сын, и его внук лежат в сырой земле.

Оберон отправил ложку меда в чай, который ему только что подлила Грейс.

– Я думаю ровно то же самое, Джек. Мне действительно нечего предложить человеку, у которого есть столь многое.

Грейс придвинула ему тарелку с имбирным печеньем и внимательно посмотрела на его лицо, но ничего не сказала. Прошло несколько мгновений. Он не мог придумать, что еще сказать, но уйти тоже не мог. Джек тем временем подался вперед.

– Эви прислала их, когда узнала, что ты попросил нас о встрече. Испекла их за несколько минут. Она знает, что ты их любишь. Возьми одно, а то я скажу ей, что ты воротил нос.

Тогда он улыбнулся, взял печенье и положил его себе на тарелку. Грейс спросила:

– А что насчет тебя, Оберон? Ты будешь помогать с реновацией Истерли Холла, когда уедет последний пациент?

Оберон знал, что до этого дойдет, и быстро посмотрел на часы:

– Боже мой, уже так поздно?!

Он схватил печенье:

– Съем по дороге.

Он посмотрел на сидящих за столом: у Чарли до сих пор немного горели щеки, а у Марта горели глаза, потому что теперь он смотрел в будущее, а глаза Грейс были прикованы к нему, и лицо у нее было озадаченное.

Джек сразу же вскочил, когда он направился к двери, помог ему с пальто и натянул свое. Об положил печенье в карман и расправил пальто на плечах у Джека.

– Это необязательно, Джек. Оставайся в тепле.

– Мне нужно подышать, – тон Джека не предполагал возражений. По-своему Оберон был рад. Он открыл дверь, и внутрь ворвался холод. Он обернулся. Грейс, Чарли и Март стояли в коридоре.

– Увидимся завтра, капитан, – сказал Март.

Об задержал на них взгляд на какое-то время, затем кивнул и пошел прочь по дорожке, а Джек следовал за ним как тень. Ветер кусал их за щеки и предвещал еще больше снега, в этом не было сомнений. В воздухе стоял тяжелый запах серы, испускаемый кучами шлака; дым скорее напоминал пар. Оберон оглянулся, как будто хотел выпить его.

– Дом вдали от дома, – пробормотал он. – Ты заботься о своей семье, ладно, Джек? Живи счастливо теперь, когда все закончилось.

Джек обогнал его.

– Что происходит, Об?

Оберон натягивал перчатки.

– Я возвращаюсь обратно, на Сомму.

Джек внимательно посмотрел на него, потом тихо сказал:

– Чтобы найти покой, да? Там остались только чертовы руины, приятель.

– Не везде, а только на линии фронта. Река осталась, а она длинная и полна карпов. К востоку есть деревни с погребками. Может быть, там я найду что-то или кого-то.

– Надолго?

– Ой, Джако, лучше не жди у моря погоды. – Оберон улыбнулся, но это была вымученная, усталая и грустная улыбка.

Джек схватил его за руку.

– Но ты наш марра, мой марра. Мы дома. Ты мне нужен. Господи, да я буду скучать! Ты – часть того, за что я сражался.

Оберон не мог смотреть на этого человека, которого он уважал больше, чем кого бы то ни было, и который стал практически второй половиной его самого.

– Ты мой марра, просто знай это, и это навсегда. Теперь я в точности знаю, что это значит.

Вероника стояла рядом с Обероном на нижней ступеньке крыльца и смотрела на подъездную дорогу. Ричард стоял с другой стороны от Оберона. Никаких признаков Теда и его трах-бабах-такси, как его прозвал Джеймс.

– Ты взял все, что нужно, милый Об? – спросила она, уверив себя, что не будет плакать.

Он был в полной безопасности, война кончилась, и он просто отправляется в путешествие. «Но зачем?!» – хотелось ей крикнуть.

Он пнул ногой свой вещмешок:

– Я прошел с ним всю войну, теперь пойду и по миру.

Прошлой ночью, наконец, не выпало снега, но морозы были все еще суровыми.

– Иди-ка ты внутрь, Вер. Лишним будет простудиться сейчас, когда эта лихорадка так разыгралась.

Он достал свой портсигар, предложил закурить Ричарду, и в этот момент его взгляд был прикован к кедру. Его ветви украшал снег.

– Он выглядит как часть рождественского торта, который готовит Эви, – тихо проговорила Вероника.

Он постучал сигаретой по портсигару, который затем убрал в карман, зажег ее, глубоко затянулся и выдохнул, наблюдая, как дым идет прямиком в небо. Они все наблюдали. Он что, пытался разглядеть прицел снайпера? Вероника слышала его по ночам, он спал в соседней комнате. Иногда он громко говорил что-то, иногда просто кричал. Грейс сказала, что у Джека то же самое. Ну, это было не страшнее того, с чем им пришлось так долго жить в Истерли Холле.

– Останься, – сказала она, – здесь, где тебя любят.

– Оно вырастет, – сказал он, щелкнув пальцами и указывая на кедр. – Просто дай ему время.

Она прижалась к его руке.

– Об, ты говоришь так, как будто это навсегда. Пожалуйста, я люблю тебя, мы все тебя любим. Пойдем домой, с нами.

Он похлопал ее по руке, а его глаза все еще были пригвождены к дереву.

– Ты можешь писать мне через банк, они будут знать, где я, потому что я периодически буду обращаться к ним за деньгами. Мне просто нужно немного времени, Вер. Слишком долго у меня не было возможности побыть одному, подумать, найти путь…

– Отпусти его, дорогая. Я знаю, что он имеет в виду. – Ричард приобнял Оба за плечи: – Возвращайся, старый друг.

Такси Теда свернуло на дорожку. Они видели, как оно встало аккурат между столбами, и тихо смеялись, пока Тед выходил из машины, хлопнув дверью, и пытался завести двигатель. Они могли представить, что за речи там звучали.

За их спинами открылась дверь. Эви подошла к ним, держа в руках корзинку.

– Если тебе действительно нужно ехать, Об, то ты должен взять с собой остатки Рождества, но если я увижу, что крошками от этого пирога пируют птицы на подъездной дороге, то я буду преследовать тебя по пятам с другим куском, это понятно?

Вероника рассмеялась, а Оберон выбросил сигарету на покрытую снегом дорожку, взял корзинку и положил на свой мешок.

– Я бы не посмел, – сказал он.

Эви дрожала от холода.

– Прохладный же ты день выбрал для поездки на рыбалку, Об. Думаю, я бы предпочла съесть булочку у камина.

Она стояла перед ним, потирая руки, в своем тканом фартуке, присыпанном мукой, раскрасневшаяся от жара печей. Вероника стерла немного муки с ее щеки.