Книга Подержанные души, страница 69 – Кристофер Мур

– Мятник, – произнес он.

– Лимон, – отозвался Мятник Свеж, ни с того ни с сего вдруг чуя, что очко-то у него жим-жим.

– Не ожидал тебя туточки встретить.

– Да уж, – сказал Мятник.

– У меня дело к Ивэну было.

– Ага, он тут больше не работает.

Лимон заглянул в глубину магазина, где какой-то афроамериканец сорока с гаком лет в приличном костюме рылся в джазовом виниле.

– Полагаю, сосуды души эти ты тут не держишь, а?

– Нет, брательник, не держу. Этих тут нету, ебена мать.

Человек в приличном костюме – у него на лацкане виднелся кадуцей, врач, – подошел к прилавку с первопрессом “Рождения клевизны” Майлза Дейвиса ^[64]. Положил пластинку на стойку, и пока Мятный пробивал покупку на своей старомодной механической кассе, врач переводил взгляд с Мятника на Лимона, с Лимона обратно на Мятника. С семифутового наголо бритого черного мужчины в мятно-зеленой рубашке и шоколадных парадных брюках из легкой шерсти на господина с габаритами футбольного защитника, с головы до ног одетого в желтое – вплоть до желтых ботинок из питоньей кожи.

– Вы взаправду? – поинтересовался он.

– Прошу прощения? – ответил Лимон.

– Вы двое. Похоже, что вы прямо из негритянского кино семидесятых. Знаете, когда стереотип так укрепляется, всем нашим младшим братьям приходится трудней, да? Любому юноше и без того нелегко в люди выбиваться, чтоб все белые старушки в городе не приходили в ужас от того, что на Рыночной улице только что – видели Супермуху ^[65]. Что и говорить о черной женщине, которая хочет, чтобы ее воспринимали всерьез.

Он положил на прилавок наличку, забрал сдачу и пластинку.

– Мне и так непросто убеждать своего сына не раз-говаривать как бандюган, а тут еще вы, динозавры, въезжаете на “Душевном поезде” ^[66] из мелового периода. Взрослые задницы оба. Так ведите себя – соответственно. Сечете?

Лимон и Мятник медленно кивнули, вспоминая, как изображали такой же покаянный синхронизованный кивок, когда были мальчишками. Врач отряхнул лацканы костюма, сунул пластинку под мышку и вышел из лавки.

Лимон проводил его яростным взглядом, затем повернулся к Мятнику.

– Сурово.

– Семидесятые? Ебена мать, да я эти ботинки в прошлом году заказывал, – произнес Мятник, голос на две возмущенные октавы выше, и посмотрел на свои итальянские туфли из лакированной кожи мятно-зеленого цвета, гладкие и блестящие, как мятные подушечки.

– Простите меня за увековечивание вашего стереотипа, – произнес Лимон, – но нам тут кой-какой архетипической херней заниматься приходится и потому нужно одеваться соответственно.

– Даже и не говори, – произнес Мятник, употребив эту фразу впервые за четверть века. – И даже не говори.

– Но он дело сказал, – заметил Лимон.

– Ага, ты и впрямь выглядишь немножко нарочито, – подхватил Мятник.

– Я? – ответил Лимон, обводя себя жестом и касаясь галстучной заколки-гвоздика с брильянтом так, словно жал на кнопку иронии. – Это я-то? Ты на себя когда-нибудь смотрел, черномазый? Ебанат девяти футов росту весит тридцать два фунта – бля, да ты нарочито будешь смотреться в кустах и в камуфляже.

– От стиля не отмахнешься, Лимон. Вот в чем разница между мною и тобой: ты раб моды, а я султан стиля.

Лимон рассмеялся, начал было говорить, затем еще посмеялся, тыча пальцем в Мятника и прося повременить, покуда дыхание к нему не вернется. А когда перевел дух, величественно пожал плечами, воздел обе руки, словно бы взывая к Духу Святому, и произнес:

– Это с каких пор такое в моде?

– Примерно с того времени, когда вон тот хлам был новым, – ухмыляясь, ответил Мятник, показывая на “бьюик” за окном.

– Знаешь чего? Нахуй этого черномазого, он нас не знал, когда у нас на обе жопы и одной пары штанов не наскребалось, я прав?

– А знаешь, да. – Мятник уже влился в борозду того, как они привыкли разговаривать друг с другом.

– Как твоя мама?

– По-прежнему покойна.

– Такая жалость, та женщина – святая, с чем ей мириться приходилось. Я за годы кой-какой срани поднабрался. Консультирования. Твой папаня был эмоционально закрыт, ты это знаешь?

– Всё так.

– А мой папаня с женщинами обращался так, будто их можно оторвать да выбросить, – это мне, знаешь, всю срань переебало.

– Ты псина с ломаным хреном, Лимон Свеж.

– Сам же понимаешь, я сейчас совсем не тот, каким раньше был.

– Это я уже ухватываю. Новая шляпа, точно?

Лимон вновь рассмеялся, как-то хрипловато.

– Забавник ты. Эй, а та книжка, что я тебе прислал, – она еще у тебя?

– Нет, я ее передал дальше, как и ты.

– Ну и правильно сделал.

Мятник оглядел магазин, свои итальянские туфли ручной работы, снова посмотрел на Лимона.

– Наставник мне б тогда не помешал.

– Сам же знаешь, как оно – мы молодые были, глупые.

– Мы?

– А теперь уж нет.

– Да, теперь нет.

– Вообще-то я уже больше даже не тот, кто есть, знаешь, если не считать того, что пригож, обворожителен и чего не.

– Во как?

– Срань моя вся проникнута тысячелетним сверхпросветленным существом из Преисподней вот туточки. – Лимон хлопнул себя по лацкану открытой ладонью.

– Сверхпросветленным, э? – Казалось, Мятник озадачен.

– В смысле?

– Сверхпросветленное – а все-таки разрешает тебе ездить на занюханном “бьюике”, который еще и собаки покусали.

– Заметил, значит? Я это говно выправить собирался.

– Похоже, что-то произошло, пока ты был в бегах. Ты же всегда собак боялся. Четверть мили обходил, лишь бы не встречаться с тем беленьким песиком, которого мисс Маккатчен забором огородила. Ты от собачек этих бегал, Лимон?

– Та белая собака через забор однажды перепрыгнула, тебя там не было. Я почти весь день на крыше “олдз-мобила” просидел, пока мисс Маккатчен за псом не пришла. Я ту собаку терпеть не мог.

– Так ты бегал. – Мятник улыбнулся. – Больше ничего мне знать и не нужно.