Онлайн книга «Королевство»
|
– О нет! Ты проиграла в «камень-ножницы-бумага»? Мари растерянно смотрела на нее. Я кашлянул: – Я рассказал Шеннон про местный обычай, когда решают, кому за руль садиться… – А, вон оно как, – Мари натянуто улыбнулась, – нет, мы с мужем не пьем. – Ясно, – сказала Шеннон. – Потому, что вы завязавшие алкоголики, или потому, что это для здоровья вредно? Лицо у Мари вытянулось. – Мы не алкоголики, но от алкоголя ежегодно гибнет больше народа, чем от всех войн, убийств и наркотиков, вместе взятых. – Что ж, спасибо, – заулыбалась Шеннон, – что избавляете нас от войн, убийств и наркотиков. – Я просто хочу сказать, что спиртное употреблять не следует, – пробормотала Мари. – Наверняка ты права, – согласилась Шеннон, – но благодаря ему те, кто сегодня приехал к нам, хоть разговорились толком. Ты на машине? – Разумеется. Там, откуда ты родом, женщины не водят машину? – Водят, но ездят по левой стороне. Мари неуверенно посмотрела на меня, будто спрашивая, нет ли тут подвоха. Я опять кашлянул: – В Барбадосе правостороннее движение. Шеннон громко рассмеялась, а Мари снисходительно улыбнулась, как будто услышала неуклюжую детскую шутку. – Ты, наверное, много времени и сил потратила, чтобы выучить язык своего мужа, Шеннон. Вы с ним не обсуждали: может, лучше ему было твой выучить? – Хороший вопрос, Мари, но на Барбадосе говорят по-английски. А мне, естественно, хочется понимать, о чем вы тут шепчетесь за моей спиной. – Шеннон опять засмеялась. Что вы, женщины, хотите сказать, когда говорите, до меня иногда не доходит, но сейчас я понимал: передо мной что-то вроде петушиных боев и мне лучше не влезать. – К тому же норвежский мне нравится лучше английского. Английский – самый безнадежный язык в мире. – То есть нравится больше английского, да? – Идея латинского алфавита заключается в том, что графический символ передает определенный звук. Если, например, в норвежском, немецком, испанском, итальянском и других языках написать «а», то и читаться оно будет как «а». А вот в английском «а» может означать все, что угодно. Car, care, cat, call, ABC. Полная анархия. Эфраим Чемберс еще в восемнадцатом веке считал, что ни в одном языке нет настолько нелогичной орфографии, как в английском. А я, когда еще ни слова не знала по-норвежски, читала вслух Сигрид Унсет, и Карл все понимал! – Шеннон рассмеялась и посмотрела на меня. – Это норвежский следовало бы сделать языком международного общения, а не английский! – Хм, – откликнулась Мари, – но если для тебя равноправие не пустой звук, зря ты Сигрид Унсет читаешь. Она – реакционная антифеминистка. – О, а у меня сложилось впечатление, что Унсет – феминистка второй волны, как Эрика Лонг, но опередившая свое время. Спасибо за совет, но я стараюсь читать и тех авторов, с чьим пунктом зрения я не согласна. – Точкой зрения, – снова поправила ее Мари. – На язык и литературу у тебя немало времени уходит – это я прекрасно понимаю, Шеннон. Тебе, наверное, лучше будет пообщаться с Ритой Виллумсен и нашим доктором Стэнли Спиндом. – Лучше? Лучше, чем что?.. Мари ненатурально улыбнулась: – Или, возможно, твой норвежский еще где-нибудь пригодится – например, работу найдешь. Вольешься в местное общество? – К счастью, работу искать мне не понадобится. – Да, пожалуй, ты права, – согласилась Мари, и я понял, что она опять готовится напасть. В ее взгляде читалось высокомерие и презрение – все то, что она так хорошо скрывала от односельчан. – У тебя же есть… муж. Я посмотрел на Шеннон. Пока мы тут стояли, кто-то взял несколько бокалов у нее с подноса, и сейчас она переставляла оставшиеся, чтобы поднос не перевернулся. – Мне не понадобится искать работу, потому что она у меня уже есть. Я могу работать дома. Мари сперва удивилась, но потом удивление сменилось разочарованием. – И что это за работа? – Я рисую. Мари снова просияла. – Рисуешь! – повторила она с напускным воодушевлением, словно, если уж тебе настолько не повезло с профессией, тебя необходимо поддержать. – Ты художница, – с сочувствием в голосе заключила она. – Не уверена. Возможно, в хорошие дни – да. А ты чем занимаешься, Мари? Мари на секунду растерялась: – Я политолог. – Потрясающе! А здесь, в Усе, это востребованная профессия? Мари улыбалась так, как улыбаются, когда что-то болит: – Прямо сейчас я мама. У меня близнецы. Шеннон недоверчиво ахнула: – Неужели правда?! – Да, я не вр… – А фотографии?! Есть у тебя фотографии? Мари искоса, сверху вниз взглянула на Шеннон. И замешкалась. Возможно, ее волчий взгляд оценивал, стоит ли отказать. Крошечная, похожая на птенца одноглазая женщина – насколько она опасна? Мари вытащила телефон, нажала пару кнопок и протянула его Шеннон, а та издала восхищенное «о-о-о» и всучила мне поднос с бокалами, чтобы взять телефон поудобнее и лучше разглядеть близнецов. – А скажи, Мари, что надо сделать, чтобы родить вот таких? Не знаю, искренне ли говорила Шеннон, но если и нет, то сыграла она первоклассно. По крайней мере достаточно хорошо, чтобы Мари Ос пошла на перемирие. – А еще есть? – спросила Шеннон. – Можно полистать? – Э-хм, да, пожалуйста. – Обойдешь гостей, Рой? – попросила Шеннон, не сводя глаз с телефона. Я обошел гостиную, проталкиваясь между гостями, но бокалы разбирали быстро, так что мне и беседовать ни с кем не пришлось. Когда поднос опустел, я вернулся на кухню, где тоже топтался народ. – Привет, Рой. Я у тебя там коробку со снюсом видел – возьму одну штучку, ладно? Это был Эрик Нерелл. Зажав в руке бутылку пива, он привалился к холодильнику. Эрик тягал штангу, а его голова на толстой, накачанной шее была такой крошечной, что казалась каким-то шейным отростком, на котором торчал густой светлый ежик упругих, как спагетти, волос. Плечи плавно переходили в два, словно наполненных воздухом, бицепса. Эрик служил в парашютных войсках, а теперь владел единственным приличным заведением в деревне – «Свободное падение». В помещении, где раньше располагалась кофейня, он оборудовал бар с дискотекой и караоке, где по понедельникам играли в бинго, а по средам проводились викторины. Вытащив из кармана коробочку «Берри», я протянул ее Эрику. Тот сунул пакетик под верхнюю губу. – Просто интересно, какой у него вкус, – сказал он, – я американский снюс больше ни у кого не видел. Ты его где вообще берешь? |