Онлайн книга «Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук»
|
Нет, не ерунда. Неужели это я рисовала? Сама?!. Вчера я пробовала тушью повторить набросок с мостом, где случайно показался Миша. Конечно, получилось немного другое – рисунок моста, сквозь который отчётливо проступает лицо. Уже не так похоже на Мишу – просто человек; но рисунок ведь неплохой. И тогда я сделала ещё несколько таких – мосты и лица. Может, это люди, которые стоят на мосту. Может, человек думает про мост. Или мост думает про человека? И вообще… это глупо. Такая попытка философии вместо того, чтобы научиться рисовать нормально. А может, и нет. И потом – не так и видно эти лица, может, их никто и не заметит. Мосты и мосты. Я фотографирую три самых удачных рисунка на телефон. А потом выкладываю в инстаграм, не давая себе времени подумать. Потому что начнёшь думать – и не выложишь; а почему нет? Почему так серьёзно надо относиться к рисункам? Это первая моя запись, вообще. Я раньше никогда ничего не выкладывала. Да и нечего было, собственно. Закрываю телефон, ложусь. Нет, сна уже нет. Вот зачем я? Ведь наверняка кто-то скажет: ну, и что это за ерунда?.. А ещё хуже – если вообще никто ничего не скажет. Вдруг запахло яичницей. Очень отчётливо; я представила даже, что вижу её! Встаю, иду мимо спящего Пашки на кухню – нет, ночь, откуда яичница? Приснилось, что ли? Такая галлюцинация? Хм… обонятельная, или как сказать? Открываю холодильник. Яйца есть. И вдруг я отчётливо понимаю, что сейчас сделаю завтрак. Не только себе, но и папе. И Пашке. А почему нет, он же кормил меня? …Папа любит с луком, но на этот подвиг я не иду. Просто с зеленью, и хватит. Потом я режу хлеб, кладу на него сыр и отправляю в духовку. Раньше у нас был тостер, и Пашка всегда себе делал бутерброды. То есть себе и мне – я вставала, и меня всегда ждал такой, жёсткий, но ещё чуть тёплый. А потом тостер сломался. На духовку у Пашки уже времени нет. Ставлю чайник, и тут молнией проносится в голове – уроки! Я же про них совсем забыла со своим рисованием! Бегу в комнату, достаю алгебру; и физика ведь ещё… ужас! …Я вспоминаю про чайник, только когда слышу Пашкино чертыхание на кухне. И запах. Запах! Мчусь на кухню – конечно! Я забыла не только про чайник. Пашка выгребает из духовки тёмно-коричневые бывшие бутерброды. Молчит. Потом всё же пробует, с диким хрустом откусывает от моих угольков. В раковине дымится чайник. – Не ешь, – говорю я. – Выкинем. Пашка молча кладёт два горелых ломтика в пакет. Неужели с собой возьмёт? Или уткам своим? Им же такое нельзя! – В следующий раз с кухни не уходи, квартиру спалишь, – говорит он. И уходит. …Папа не стал меня ругать за чайник, даже похвалил яичницу. Бутербродов он не видел – я тайно сгрызла всё, что осталось. Уголь полезен для организма, ничего; а выкидывать жалко. Яичница, между прочим, нормально получилась. А Пашка даже спасибо не сказал. …В автобусе я спешно доделываю физику. И только у самой школы вспоминаю про свои рисунки в инстаграме. Не буду проверять! Не буду! Рука сама, отдельно от меня, берёт телефон. Ну да. Один лайк. А ты думала, десять сразу набежит? Но кто этот один? Тоня Свирепова. Ух. Вот тебе раз; значит, уже день не зря. * * * В школе я смотрю Тонины рисунки. Маленькая птичка колибри, цапля на одной ноге. И огромная хищная птица, в полёте. Глаз недобрый, клюв – свирепый. Страшная птица, огромное крыло опущено; на нём вырисовано каждое пёрышко, и от этого ещё страшнее. – Тонь. Как это ты, а? – Нравится? – Страшно. – Страшно нравится или просто страшно? – И то, и то. Откуда ты их берёшь? – Би-би-си, «Живая природа». Можно на стоп-кадр поставить и срисовывать. Я не могу оторвать глаз от этой птицы. Она и вправду очень страшная. – Хочешь, подарю? – вдруг говорит Тоня. Я не верю своим глазам – она запросто выдирает рисунок из скетчбука и отдаёт мне. – Тонь. Ты что! Тебе не жалко? Тоня не отвечает. А потом вдруг говорит: – Мне бы тоже хотелось птицей быть. Чтобы вот так летать, где хочешь. – Вот такой… птицей? – спрашиваю я. Неужели это автопортрет? Свирепая птица, Тоня Свирепова. – Нет. Вот такой! – и она перелистывает страницы, и я вижу чайку. Чайку, которая сейчас спрыгнет с парапета; кажется, она с натуры рисовала, я видела таких. Но как можно уловить этот миг? Кажется, сейчас чайка сорвётся и улетит. – Это я, – говорит Тоня. – Мне кажется, я в прошлой жизни была птицей. Вот такой. А ты? Ты можешь мне… Можешь подарить рисунок? Это она меня спрашивает! Тонька, зачем ей мои невнятные наброски? – Какой? – Где Мишка. Ты выложила сегодня. – Какой Мишка?.. Я мосты рисовала только! – Ир. Я не знаю, что ты рисовала, но получился Миша, наш Миша. Можешь мне подарить? Мне правда очень нужно. Я молчу. Как она догадалась? Как увидела, ведь совсем непохоже? – Я дома рисовала, тушью, – говорю я, – а с собой вот что есть. – Показываю вчерашние наброски. – Вот этот! Подари, правда! Немного жаль; но меня распирает от гордости – никому раньше не были нужны мои рисунки, и тут! И потом, за Тонькину птицу это всё равно слишком неравный обмен. – Сумасшедше, – говорит Тонька. – Как похоже. Мишка и то, что у него в голове. – Я мост рисовала, – объясняю я, – сплетение балок, а человек случайно вышел. Я даже и не думала, что на Мишу похож. Тонька смотрит на меня скептически. Я краснею. Как дурочка. – Я, знаешь, сама его пыталась рисовать сколько раз. – Мишу? Зачем?.. Я думала, тебе Тарасов нравится… – Тарас? Скажешь тоже! У него лицо обыкновенное, только волосы красивые. Из наших всех один Мишка стоящий, вот мы потом вспоминать будем, что с ним учились. У него черты лица такие… аристократичные. А Тараса постричь – ничего не останется. – Аристократичные? Миша? Это вот эти уши?!. – При чём тут уши! Нос, брови, подбородок… ты посмотри только! Я так и не смогла его нарисовать. Один раз птица-секретарь получилась; а то просто дятел. – Дятел? – Ну да. Мишка похож на дятла, скажи? Мне кажется, он ужасный зануда. Наверняка все вещи на свои места кладёт. И только и думает про свою математику. У меня даже мурашки побежали по плечам, по рукам. До меня вдруг дошло. И ведь не спросишь – ты влюбилась? Да и чего спрашивать, всё ясно. Именно когда она про дятла сказала. |