Книга И оживут слова. Часть I, страница 72 – Наталья Способина

Чтобы как-то развеять чары, я коснулась руки Альгидраса. Я почти ожидала, что под пальцами окажется холодный мрамор. Но его рука была теплой, несмотря на ночную прохладу. Он опустил взгляд на мою руку, и видение исчезло, словно его и не было.

Я подумала, что могу соврать. Сказать, что не понимаю, о чем он. Или же что вижу его прошлое так же, как прошлое семьи Радима, но что-то подсказывало, что он и так знает ответ.

— Нет, — тихо сказала я, почти ожидая, что мой голос разнесется по двору потусторонним эхом.

— Ясно, — кивнул Альгидрас, не отнимая у меня руки. — Почти у каждого народа есть предания о том, как вождь, воевода или староста влюбляется в Ту, что не с людьми, и эти истории всегда плохо кончаются. Такие союзы гневят Богов, и Боги наказывают неразумных. Потому-то Тех, кто не с людьми всегда сторонятся, — закончил он тоном, которым обычно изрекают мудрость, заключенную в преданиях.

Я затаила дыхание, ожидая продолжения, но Альгидрас посмотрел мне в глаза и улыбнулся.

— Но это всего лишь предания, — ответила я, тоже попытавшись непринужденно улыбнуться, потому что не знала, как относиться к его словам. Как его рассказ о Тех, что не с людьми, относится к тому, что я не могу его видеть? Он один из них? Он был рожден от такого союза? Он тоже Прядущий?

— Кто ты? — непослушными губами произнесла я, чувствуя, как мурашки бегут вдоль позвоночника.

— Легенды и предания не всегда врут, — невпопад произнес Альгидрас, высвобождая руку, будто и не слышал моего вопроса.

— Кто ты? — снова повторила я. — Ты веришь в предания, но при этом не сторонишься этой женщины. Ты веришь в мою странную историю. Ты знаешь, что я вижу других людей. Тебя вообще ничего не удивляет! Кто ты?!

Мой голос взлетел на тон выше сам собой.

— Ти-ше! — вновь откликнулся Альгидрас, опасливо оборачиваясь в сторону окон.

Мне показалось, что он просто тянет время, потому что он провел ладонью по лицу, словно стирая усталость, взъерошил волосы на затылке, поправил повязку на запястье и только после этого посмотрел мне в глаза. Несколько секунд он разглядывал меня так, точно пытался выискать на моем лице правильный ответ. И странное дело: все эти обыденные человеческие жесты почему-то не делали его менее потусторонним. Наоборот. Будто он просто умело приспособился казаться обычным.

— Мы просто иные, — наконец заговорил Альгидрас, старательно подбирая слова. — Каждый по-своему.

— Кто «вы»? Хваны?

Внезапно в доме раздался стук, убивая надежду на ответ Альгидраса. Я подскочила, а Серый метнулся к крыльцу.

— Добронега, — прошептала я в панике, глядя на Альгидраса.

Он быстро сорвал с меня свою куртку и шепнул:

— Скажешь: воздухом дышала!

Я не успела опомниться, а Альгидрас уже перемахнул через забор. Серый, вернувшийся от крыльца, видимо, обиделся, что с ним не попрощались, и принялся метаться по двору. Я быстро оглядела себя и в ужасе подумала, что стоит Добронеге увидеть мое замызганное платье без пояса… Пояс!

Я бросилась к калитке, едва не врезавшись в Серого, метнувшегося туда же. Пока я пыталась отвязать пояс от засова, Серый в неистовстве бился в запертую калитку.

— Серый, тише! — умоляла я, сдирая пальцы в кровь. Каким-то чудом пояс наконец отвязался, и я, быстро завязав его на талии, направилась к дому. Как раз в этот момент скрипнула дверь, и на крыльце в пятне дрожащего света появилась мать Радима. Мы с Серым бросились к ней одновременно.

— Ты почему не спишь, дочка? — Добронега приподняла лампу, стараясь меня рассмотреть.

— Я… я с Серым играла, — почти не соврала я, понимая, что иначе объяснить свой вид просто не смогу.

— Хорошо все? — прищурилась Добронега.

— Да, — я попыталась улыбнуться, но губы не слушались.

Серый снова метнулся к калитке и стал биться в доски.

— Серый беспокоится, — негромко проговорила Добронега, не отводя от меня взгляда. — Пойдем в дом.

Я послушно пошла следом, уже на крыльце напоследок оглянувшись на Серого. Пес носился кругами по двору и то и дело прыгал на высокий бревенчатый забор, скребя когтями дерево. Отчего-то у меня засосало под ложечкой. Мне хотелось успокоить его, но Добронега потянула меня в дом, и мне ничего не оставалось, как последовать за ней.

Я послушно отправилась в покои Всемилы, умылась, переоделась и забралась в постель. Понимала, что после сегодняшнего разговора еще долго не усну, но приготовилась притвориться спящей, если вдруг Добронега вздумает меня проведать.

Она и вправду пришла. И вошла так тихо, что притвориться спящей я не успела. Мать Радима посмотрела на меня без улыбки и протянула мне кружку с отваром.

— Выпей, дочка, — ласково сказала она, и ее голос совсем не вязался со взглядом.

От чашки шел знакомый запах, от которого у меня тотчас закружилась голова.

Я понимала, что могу отказаться. Вряд ли Добронега справилась бы со мной силой. Но мне некуда было идти, не к кому обратиться, а еще я вспомнила, что Альгидрас, который готовил смесь для этого отвара, снова мне соврал.

Может, раз он, глядя в глаза, соврал в этом, то врет и в другом? Может, они все здесь врут? Я посмотрела на неестественную, точно приклеенную, улыбку Добронеги и протянула руку за кружкой.

И, почувствовав первые признаки слабости, я вдруг подумала, что так и не спросила, чью же судьбу меняет он, если допустить, что его слова — правда…

***

«Темно и страшно бывает не только ночью. Это Всемила знала еще с детства. Знала, что темнота и Тот, кто всегда зовет, могут подкрасться в любой момент. И защитить от них мог только один человек: самый сильный, самый верный. Только рядом с Радимом Тот, кто всегда зовет, отступал. Чуял силу, боялся. Стоило лишь сжать покрепче руку брата, и было не так страшно падать в черноту, потому что даже во тьме Всемила знала, что Радим тоже там, с ней.

Голос был с ней всегда, сколько Всемила себя помнила. И страшный то был Голос. Нет, он не заговаривал с ней почем зря, не пересказывал древние сказания, как бывает с иными. Просто раз за разом налетала чернота, и в ней был Тот, кто всегда зовет. Страшный, злой. Он кричал раз за разом: «Ты будешь моей! Только моей!». И как бы ни вырывалась Всемила, как бы ни билась в путах, чуяла — не вырваться, заберет, вот сейчас заберет. И только Радимушка спасал.

В первый раз Всемила испугалась, что Радим забудет о ней, когда в Свирь приехала Злата. Злата и Радим были нареченными давно. Всемила как-то спрашивала брата, как давно, — так тот только отмахивался. «Всегда, — говорил, — это было». «Всегда» казалось Всемиле слишком долгим сроком. Уже бы и хватит. Пусть бы эта Злата вовсе не появлялась в Свири. Впрочем, сперва она и не появлялась. Радим все больше сам к князю ездил и каждый раз возвращался совсем другой — взрослый, и словно думал все о чем-то. И страшно Всемиле было — словами не описать. Мать тут была не помощница, потому что все повторяла, что за женой Радимушка о сестре не позабудет. А ну как позабудет? Ну как та свои порядки заведет? И хоть знала Всемила, что не такой Радим, чтобы забыть и забавы их детские, и секреты, а все одно… Вдруг?