Книга Жертва первой ошибки, страница 46 – Мария Воронова

– Ты в интересном положении? – хрипло спросил он.

– Можно и так сказать.

Федор сидел ошеломленный, не зная, что ответить. Глаша принесла ему из кухни стакан воды, Федор послушно выпил.

– И что думаешь делать?

– Рожать.

– Хорошо.

Он продолжал сидеть на шатком стуле, сохраняя равновесие и мучительно пытаясь понять, что через девять месяцев на свет появится кто-то, похожий на него и на Глашу. Девочка с крепкими ножками или парнишка.

– Глаша, не волнуйся, я все решу.

– Не надо!

– Как это?

– Будем как сейчас, только с ребенком. Мало ли у нас матерей-одиночек и воскресных пап?

– Глаш, но я так не хочу… Клянусь, что мы поженимся.

– И карьера твоя пойдет коту под хвост.

– Скорее всего, ну и что?

Она пожала плечами.

Федор наконец встал со стула и притянул ее к себе, пытаясь понять, что обнимает не только Глашу, но и их будущего ребенка.

– Федя, я ничего от тебя не жду, – тихо сказала Глаша, – алименты приму с благодарностью, а больше ничего не надо.

– Я не понял, тебе больше хочется быть любовницей большого начальника, чем женой простого человека? Так? Тебе должность моя, что ли, важна, а сам по себе я ничего для тебя не значу?

Глаша отстранилась и хмуро взглянула на него:

– Ты ведешь себя как истеричка.

Федор опомнился:

– Согласен. Извини.

– И ты сначала разведись, а потом права тут качай.

– Ну да.

– В общем, Федя, дело такое. Я тебя люблю и буду счастлива выйти за тебя замуж, хоть за прокурора, хоть за дворника, или кем ты будешь. Я не хочу только одного – жить с опустившимся, опустошенным и ненавидящим меня мужчиной.

– Какая жуткая картина.

– Зато реалистичная.

Федор пожал плечами. Он был будто немного пьян или как после драки и не совсем понимал, что нужно делать и говорить. В сорок семь лет он привык, притерпелся, что поезд ушел, и иметь своих детей ему не суждено, а теперь вдруг оказывается, что это не так, что все впереди – и новая жизнь, и счастье. Он снова потянулся к Глаше, но она отступила:

– Любовь проходит, Федор, и настанет день, когда ты проснешься, посмотришь на мое помятое лицо на соседней подушке, на вот этот вот, с позволения сказать, интерьер, и подумаешь: «Господи, неужели я разрушил свою жизнь ради этого?»

– Может, и подумаю, но вслух не скажу.

– Я все равно пойму. Ты будешь прозябать в ничтожестве, а я между тем не собираюсь отказываться от карьеры и не хочу сглазить, но шансы на успех у меня есть. Да, ребенок слегка притормозит это дело, но если грамотно все спланировать, то можно даже академку не брать. Подумай, Федя, приятно тебе из своего ничтожества будет наблюдать, как я становлюсь завкафедрой?

– Не из ничтожества, а скорее уже с небес или из ада, бог знает, куда я там попаду. Не забывай, Глашенька, что я на двадцать лет старше тебя.

– Вот и еще веский аргумент нам не жениться. В жизни ведь никогда нельзя иметь все, обязательно приходится чем-то жертвовать, и это большое счастье, когда ты сам можешь выбирать, от чего откажешься. Ты подумай как следует, все взвесь на холодную голову и тогда только принимай решение. Придешь жениться – буду рада, а нет – тоже ничего.

Федору мучительно захотелось остаться у Глаши прямо сейчас и не терзать больше неопределенностью ни ее, ни себя. Обнять, сказать: «Главное, что мы вместе, и плевать на все остальное». И он знал, что если сделает так, то никогда об этом не пожалеет, но секунда шла за секундой, а он все молчал.

Глаша говорила, что мужчины устроены так, что одного семейного счастья им для счастья мало, и даже больше того, если нет профессионального успеха, то это счастье им становится не в радость, в отличие от женщин, у которых все ровно наоборот. Если он сохранит семью, то пожертвовать придется только одним – совместной жизнью, а все остальное останется при них: и любовь, и ребенок, и их профессиональное настоящее и будущее. Они так любят друг друга, что все равно одно целое, и неважно, вместе или врозь.

Он слушал и молчал, а вечером поехал домой, обещав Глаше, что все как следует обдумает, прежде чем на что-то решится.

⁂

Вернувшись в город, Ирина обнаружила дома колоссальный сюрприз. Кирилл с Витей, оказывается, не сидели сложа руки, а сделали в кухне просто невероятный ремонт, воплотив в жизнь ее давние мечты о домашнем уюте. Даже больше, до такого великолепия она не добиралась даже в самых смелых грезах.

Когда они с Кириллом съехались, то сразу побелили потолки, поклеили новые обои и отциклевали паркет, но на кухню не хватило уже ни денег, ни фантазии, в итоге стены лишь освежили масляной красочкой веселого салатового цвета, а шкафчики оставили старые, частично Кирилла, частично Ирина перевезла со своей квартиры. В результате просторное помещение имело довольно унылый и казенный вид.

Теперь оно преобразилось как по волшебству. Парни где-то достали кафель приятного кремового оттенка, напольную плитку в тон и совсем уж космическое чудо – моющиеся обои. Шкафчики из ДСП с белыми пластиковыми дверками и тусклыми алюминиевыми полосками отправились на помойку, а вместо них красовался настоящий кухонный гарнитур из темного дерева с латунными ручками. Увидев это великолепие, Ирина испугалась – обычный советский рабочий законным образом такое чудо не мог достать по определению. Кирилл быстро ее успокоил: это оказалась не фирменная импортная мебель, а кустарная продукция, которую делал в своем гараже парень из его цеха, строго секретным образом и исключительно для своих. Про стройматериалы Ирина не уточняла, понимая, что хвалить надо левые заказы Кирилла, о которых ей, как представителю закона, лучше не знать.

Как громом пораженная, она сидела на табуретке посреди кухни, наслаждаясь каждым сантиметром этой невероятной красоты, а совесть тем временем поедом грызла ее за то, что сдала Витю. Технически это сделала Гортензия Андреевна, но по сути-то – это ее вина.

Ведь учительница пошушукалась с Севой, и он против ожидания отнесся к ее подозрениям вполне серьезно, без малейшего негодования пообещав как следует проверить Витю.

Вот так, человек старался, превратил ей кухню в произведение искусства, а она в благодарность донесла на него властям. Молодец, Ирочка, при Сталине ты чувствовала бы себя как рыба в воде.

Она прошлась по кухне, с чувственным наслаждением трогая то матовую поверхность дорогого кафеля, то скользкие обои, открывала и закрывала ящики, которые буквально по мановению руки выкатывались сами с помощью диковинного механизма. Ничего не нужно было больше дергать, помогая себе коленом. И дверцы тоже ходили мягко, захлопывались с глухим деликатным стуком. Старая плита с крылышками, настоящая избушка на курьих ножках, была заменена солидным современным аппаратом, а сиротская мойка – сверкающим чудом из нержавейки.