Онлайн книга «Терапевт»
|
— На Нурефьелль? — Да. Поэтому я и заявила в полицию, что он пропал. Гюндерсен впервые взглядывает на ассистентку. Та кивает, но ничего не говорит. — Я заявила, — говорю я громче, — потому что Сигурд позвонил мне и сказал, что находится на Нурефьелле вместе с приятелями, и потому что эти же самые приятели позвонили мне вечером и сказали, что он туда не приезжал. — Вот как, — говорит Гюндерсен и, протянув к ассистентке длинную худую руку, говорит: — Дай листок. Она протягивает ему бумагу, он выуживает из нагрудного кармана ручку с рекламным текстом и записывает что-то на листке, пристроив его на колено. Фредли строчит еще быстрее, будто нагоняй получила. — Значит, Сигурд позвонил и сказал, что он на даче на Нурефьелле? Это во сколько было? — Чуть позже половины десятого, — говорю я и тут соображаю, что они наверняка попросят прослушать сообщение. — Он сказал, что уже на месте и что ему пора идти, потому что Ян-Эрик шустрит с поленьями. Ян-Эрик — это его друг, он там тоже должен был быть. — Один из приятелей? — Да. — О’кей, — говорит Гюндерсен. — А что-нибудь еще Сигурд сказал? — Нет. Просто сказал, что он на месте. — А вы ему перезвонили? — Нет. В смысле да, но не сразу. Я позвонила, когда ушел последний пациент. — Ладно. А после обеда у вас были еще пациенты? — Да, один. В два часа. — И его фамилию вы тоже не назовете? — Нет. Не потому что не хочу… — начинаю я, но он отмахивается каким-то небрежным движением. Или самоуверенным? Его не интересует мое мнение, он знает то, что ему необходимо знать… Или нет, думаю я, не так. Скорее, он убежден, что в любом случае узнает все, что ему нужно. Да, Гюндерсена моим «нет» не остановишь. Только теперь у меня забрезжила мысль, что он совсем не обязательно на моей стороне. Он на стороне Сигурда — это само собой, но до этого момента я думала, что это одно и то же, что мы с Сигурдом на одной стороне, что дело Сигурда — это мое дело… — Это оставляет вам три часа между вторым и третьим пациентом, — размышляет Гюндерсен. — Даже больше — три часа десять минут. Что вы делали в это время, кроме того, что пообедали? — Заполняла медкарту, — отвечаю я, — и готовилась к следующему приему. — Сколько времени ушло на записи? — Ну не знаю… минут десять. — О’кей. И полчаса, максимум час на обед. Что, два часа на подготовку? Плечи сводит от ощущения, что меня прижали к стенке. Я смотрю на ведущую записи ассистентку, она смотрит на меня, продолжая писать; затем смотрю на сидящего закинув ногу на ногу Гюндерсена, не отрывающего от меня взгляда серых глаз. — Нет, — говорю, — в том смысле, что я и другими вещами занималась. Ничего важного. Сходила в туалет, выпила чашечку кофе, прибралась немного, проверила электронную почту… — А вы в туалет ходите и пьете кофе здесь, наверху? — Нет, сюда вода не проведена. В доме. Он кивает, ассистентка пишет. В окно мне видно, как во двор сворачивает и тормозит на травке серая «Хонда». Из нее выходит Анника в костюме, под мышкой папка с бумагами. Выходя, она застывает на затоптанном газоне в своих изящных высоких сапожках, глядя на полицейские машины; потом смотрит на дом. Отсюда черты ее лица не разглядеть, но она явно изумлена: рот приоткрылся буквой «O»; голова дернулась, когда она вернулась взглядом к машинам полиции. Гюндерсен видит ее появление, но никак не комментирует. — Когда ушел третий пациент? — задает он вопрос. — Без десяти три, — говорю я, ощущая в себе привычную неприязнь к Трюгве. — Хотя нет, постойте, раньше. Я, кажется, не дольше двадцати минут с ним занималась. — Значит, двадцать минут третьего? — Да. Вроде того. Анника по газону идет к дому странной утиной походкой стаккато; видимо, при каждом шаге каблуки ее сапожек погружаются во влажную землю, а она изо всех сил старается идти стремительно и решительно. Не была бы я такой оцепенелой, посмеялась бы над этим. — Значит, к половине третьего вы закончили работать, — резюмирует Гюндерсен. — Да. Нет, я еще заполняла карту. Получается, позже половины третьего. — Хорошо. А потом? — Вернулась в дом. Съела бутерброд. Попробовала позвонить Сигурду. — И когда вы ему звонили, что вы слышали? — Телефон звонил, но он его не брал. Звонок перенаправлялся на ответчик. — Вы не оставили ему голосовое сообщение? — Нет, не стала. Я вообще редко оставляю сообщения. Всегда думала: вот он увидит, что я звонила, и перезвонит… — Дальше? — Не знаю. Газету почитала. Посмотрела телевизор. Прибралась немного; кажется, запустила стиральную машину… Почитала газеты онлайн, зашла в «Фейсбук» — такие вещи… Записалась на шесть часов на велотренажер… Ну, не знаю. — О’кей. Потом что вы делали? — Ну вот, занималась на тренажере. С шести часов, на Уллеволе. — Значит, в ту пятницу вы покидали дом только единожды, ради тренировки? Это в какое время? — Минут в десять шестого, примерно. Потом метро… значит, что-то около половины я была там. — Получается, с надежностью установить ваше местонахождение в тот день можно только на время этой поездки, если не считать прием пациентов, имена которых вы не хотите раскрывать? Полагаю, вы помните, как добирались до спортцентра? — Да. — На станции «Холстейн» установлены видеокамеры, — произносит ассистентка. Она впервые включается в разговор. Я не ожидала, что у нее окажется такой мелодичный грудной голос с северным выговором. — О’кей, — говорит Гюндерсен. — Вы крутите педали, потеете… сколько времени? С часок? А потом… — Потом домой. — А в душ? — Нет. То есть да, но уже дома. И вот когда еду домой на метро, звонит Ян-Эрик. — Так, и что Ян-Эрик имеет сказать? — Он говорит — ну, я же уже рассказывала, — что Сигурд на дачу не приехал. — Этими словами? Что Сигурд на дачу не приехал? — Да нет, нет, конечно нет. В смысле это он меня спрашивает, не знаю ли я, где Сигурд. Они его ждали. — Это кто — они? — Ян-Эрик и еще один друг, Томас. — Ладно. Вот они, значит, ждут Сигурда на даче на Нурефьелле… — Да. Он сказал им, что подъедет днем, часам к пяти. А мне сказал, что им надо выехать из Осло до семи утра. Гюндерсен опять что-то пишет. Потом поднимает руку и проводит ею по лицу сверху вниз, по щеке и усам. Интересно, у всех усатых такая привычка? |