Книга Терапевт, страница 26 – Хелене Флод

Она больше не вышла замуж, но не производит впечатления одинокого человека. У нее масса знакомых, она часто ходит в гости. Это занятно, но несколько настораживает. Ее приглашают к себе знаменитости, у нее есть друзья, вхожие в королевскую семью, но круг ее общения постоянно обновляется. Я как-то спросила Сигурда, не кажется ли ему нездоровой постоянная смена людей в окружении Маргрете. Ему вопрос не понравился.

Мы входим; она стоит и смотрит в сад через окно гостиной. Оборачивается, машет нам рукой. Глаза потухшие, невидящие. Сигурд был ее любимцем.

— Здравствуйте, — говорю я.

— Здравствуй, — отвечает она.

Стоим и смотрим друг на друга. Есть в ее лице что-то знакомое, чего я раньше не замечала: потухший взгляд, подрагивающие складки по обеим сторонам рта… Глядя на нее сейчас, я ощущаю ранее не знакомое мне сродство с ней. Я и раньше хотела узнать Маргрете получше, познакомиться с ней ближе, но теперь, когда я чувствую связь между нами, конечно же, слишком поздно.

Подняв руку, я прикасаюсь к ее плечу: кожа да кости, рука в рукаве дрожит. Так мы и стоим, а Маргретина знакомая и Анника беспомощно поглядывают на нас.

— Спасибо, что пришла, — говорит Маргрете.

— Я просила их сообщить вам, — отвечаю я.

— Спасибо.

Убираю свою ладонь. Маргрете обхватывает себя руками.

— Я не знаю, что он делал в Крукскуге, — говорю я. — Он собирался на Нурефьелль. Хотел выехать пораньше. Я ничего не понимаю.

Маргрете качает головой и не хочет ничего слушать.

— Харальд приедет, — говорит она. — Он с подругой прилетает из Сан-Диего сегодня вечером.

— Вот и хорошо, — отвечаю я.

Харальда я видела всего пару раз тем летом, когда тот на несколько недель приезжал в Норвегию. Он похож на Сигурда, только выше и громче. И еще волосы у него рыжеватые, а у Сигурда — каштановые. Он похож на копию Сигурда, распечатанную на принтере, в котором кончается тонер. Теперь у него появилась девушка, Лана Мей. Она наполовину китаянка и прямо-таки гениальна, по словам Маргрете: доктор физических наук и научный сотрудник в частной энергетической компании, где получает кучу денег. Маргрете рассказала нам с Сигурдом о ней прошлым летом на Ханкё; мы сидели на веранде, она вещала, а я теребила край скатерти в красную клетку, чувствуя себя серой и скучной по сравнению с дивной Ланой.

Маргрете слегка шатнуло. Подходит женщина в зеленой блузке и кладет руки ей на плечи. Кажется, шепчет ей что-то, но Маргрете отталкивает ее руки, не желает слушать. Поднимает голову и смотрит в окно, а мы все втроем смотрим на нее. Потом Маргрете оборачивается к нам, видимо, справившись с собой.

— Что будете пить? — спрашивает она. — Есть кофе, чай, вода и виски. И есть еще, кажется, откупоренная бутылка белого вина.

* * *

И вот все сидят с напитками: мы с Анникой пьем воду, Маргрете выбрала виски, что неудивительно. Похоже, она немножко выпила еще до нашего прихода. Но не пьяна, вовсе нет. Вся эта сцена несколько старомодна: Маргрете напоминает трагическую актрису сороковых годов: то ли Грету Гарбо, то ли Веронику Лейк. Виски тут очень к месту.

— Надо решить, как быть с домом, — неожиданно говорит она. — Я там жить не хочу. Но, может быть, Харальд захочет, в будущем… Он мог бы выкупить у тебя долю.

— Мы с ним наверняка договоримся, — говорю я.

— Этот Гюндерсен меня не впечатлил, — говорит Маргрете. — Дешевое курево и грязные кроссовки.

Я молчу. Показываю Аннике глазами, что нам пора, сама я не в силах сказать это.

— Еще и в Крукскуге, a? — говорит Маргрете, глядя в свой стакан. — Ну надо же, в Крукскуге…

— Так Лана Мей тоже приедет? — спрашиваю я ее.

— Да.

— А вы с ней раньше встречались?

Маргрете внимательно разглядывает свой стакан, перекладывает его из руки в руку. Потом взглядывает на меня с внезапным раздражением.

— Но ты же знаешь, Сара, — говорит она.

Я опускаю глаза. Анника произносит:

— Сара, нам, наверное, пора. Надо дать Маргрете отдохнуть.

Я обнимаю Маргрете на прощание. В моих руках она негнущаяся и жесткая, как стальной прут. Дверь за нами запирает женщина в зеленой блузке. Кажется, она так и не представилась.

* * *

Мы едем назад.

— Знаешь, она ведь не имеет прав на этот дом, — вдруг заявляет Анника.

— В смысле?

— Ты замужем за Сигурдом. По закону ты можешь оставаться в вашем совместном жилье всю жизнь. Кроме того, тебе по наследству принадлежит половина его собственности.

— Я не собираюсь отказывать Маргрете, если она имеет какие-то виды на этот дом.

— Да нет, конечно нет, — говорит Анника, проезжая перекресток. — Только помни, что чисто юридически ты имеешь право поступить так, как сочтешь нужным.

Я смотрю в окно и верчу пальцами свой бриллиантик. Для меня так много значило получить его в подарок, и я пытаюсь понять, что чувствую сейчас, трогая его, — но ничего не выходит. Он для меня еще важен? Не имею представления.

— Сара, — говорит Анника. — Я тут подумала, насчет твоих пациентов…

— Да? — откликаюсь я, не особо вслушиваясь; смотрю в окошко машины на дома, сады, подтаявший снег.

— Ты можешь раскрыть полиции их имена, если они дадут на это согласие.

— Гюндерсен не может требовать этого от меня. — Я веду себя как упрямый ребенок: буду стоять на своем, раз у меня есть на это право.

— Знаю, — говорит Анника. — Но что тебе стоит спросить их? Может, они согласятся… Покажешь полицейским, что ты не препятствуешь ведению расследования.

Она приближается к кольцевой дороге. Скоро пересечение с улицей, ведущей к дому нашего детства. Я не хочу думать о расследовании, не представляю себе, как я могу позвонить Вере, Кристофферу и Трюгве и попросить у них разрешения раскрыть полиции их имена. Во всяком случае, не могу представить себе, что я отвечу, если они спросят зачем. Не хочу и не буду. Гюндерсен не имеет права настаивать.

— Хочешь, я за тебя позвоню твоим пациентам? — спрашивает Анника. — Узнаю, может, они не против…

Я прислоняюсь головой к холодному окошку: прикосновение прохладного стекла к виску приятно. Я так устала…

— Ладно, — говорю. — Как хочешь.

Остаток пути проходит в почти полной тишине.

* * *

Анника остается у меня до девяти. После ее ухода я усаживаюсь на диван с телефоном. Позвонить папе? Я бы даже не стала ничего про это рассказывать. Мне бы просто услышать его голос и успокоиться: услышать, что он есть, занимается своими делами, что он такой, каким был всегда. Но… не знаю. Может быть, это не успокоило бы меня.