Книга Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2, страница 21 – Моби

В пять утра хозяева клуба закрыли его, но разрешили некоторым гостям остаться в задней комнате и допить шампанское. Я налил Лорен еще один бокал.

– Изысканный труп пьет молодое вино! – неожиданно выскочило из меня.

– Что? – удивилась она. Я попытался объяснить ей принцип сюрреалистической автоматической речи, но не смог: мозг усваивал алкоголь и наркотики.

– Знаешь, – вдруг сказал Боно, – мне очень понравился альбом Animal Rights ^[67].

– Правда? – удивился я и сморгнул. Теперь я мог разглядеть своего друга с трудом, мои пьяные глаза стали жить собственной жизнью. – Ух ты. Он никому не понравился.

– Но мне он понравился. И мне нравишься ты.

Мы обнялись. Лорен шепнула:

– Может, поедем ко мне домой?

– У тебя есть дом? – глупо спросил я.

– Квартира.

– Ладно, поехали.

Когда мы встали, Боно проводил нас словами:

– Береги его, Лорен.

Мы прошли сквозь пустой бар и оказались на залитой рассветным солнцем Спринг-стрит. Взяли такси и быстро доехали до квартиры Лорен. Когда же поднимались на лифте, она предупредила:

– У меня большая собака.

– Люблю больших собак! – громко выкрикнул я. Она только улыбнулась.

Когда Лорен открыла дверь, огромный, весом, наверное, фунтов в сто, ротвейлер выбежал нас приветствовать. Я присел перед ним, и он прыгнул на меня, уронив на пол. Радостно облизал мне лицо.

– Он любит людей! – констатировал я, пока пес катал меня по полу коридора.

Лорен рассмеялась.

– Он не очень умный, но милый.

– Ха, мы с ним похожи! А как его зовут?

– Бочче.

– Baci, по-итальянски «поцелуй»?

– Нет, по-итальянски bocce «игра в шары».

Мы с Бочче начали бегать по квартире и отнимать друг у друга кусок старой обслюнявленной веревки, пока Лорен не сказала:

– Ладно, Бочче, мне нужно забрать твоего нового дружка в постель.

– А где он спит? – спросил я.

– Обычно в кровати, но сегодня будет на полу.

– Прости, Бочче, – сказал я, виновато глядя псу в глаза. – Пожалуйста, прости!

Лорен задернула шторы – черные, светонепроницаемые, – и во тьме мы разделись, легли в кровать и занялись сексом. Бочче сопел и храпел на полу. Позже Лорен предложила мне очередной наркотик и прошептала:

– А теперь закрой глаза, – сказала она. И я закрыл.

Открыл я их через 12 часов. Было девять вечера. Ксанакс и викодин сделали свое дело. Бочче все еще спал, Лорен тоже. Я на ощупь включил свет и обнаружил, что рядом с кроватью на стене висело несколько дюжин ламинированных пропусков за сцену, в основном от хард-роковых и хэви-металлических групп – Monster Magnet, Soundgarden, Jane’s Addiction.

Лорен проснулась.

– Доброе утро, – улыбаясь, сказала она.

– Сейчас девять вечера.

– И все равно доброе утро.

– Monster Magnet? – спросил я, держа в руках пропуск.

– О, нашел мою коллекцию!

Я засмеялся.

– Так я не особенный?

Она улыбнулась и привлекла меня к себе.

– Ох, милый, ты очень особенный!

Мама хотела меня ударить. Она никогда прежде меня не била, но никогда прежде она так не злилась на меня.

Мы стояли на растрескавшемся асфальте рядом с нашей квартирой в бывшем гараже, и она занесла руку для удара.

– Двадцать долларов! – кричала она. – Ты чуть не потерял двадцать долларов!

Рука зависла в воздухе, дрогнула и опустилась.

– Я обещала себе, что никогда не ударю тебя, – сказала она. – И я тебя не ударю.

– Прости, – тихо ответил я.

Она схватила меня за плечи.

– Никогда, никогда больше так не делай! Это были двадцать долларов! Деньги на еду на весь месяц!

– Прости…

Я был испуган и еле сдерживался, чтобы не заплакать.

Мы ездили по магазинам. Когда же припарковались возле дома, я схватил с переднего сиденья «Плимута» мамину сумочку, и каким-то образом две десятидолларовые купюры незаметно выпали из нее на грязный снег. Не обнаружив их в сумке, мама яростно обыскала всю нашу маленькую квартиру. Через полчаса она вернулась к машине, где и нашла у пассажирской дверцы эти двадцать долларов, уже влажные от мокрого снега.

Облегчение от того, что деньги нашлись, сменилось гневом, ее лицо покраснело, и она занесла надо мной руку. Но не ударила.

Мы вернулись в дом, и она закурила. Ее пальцы дрожали. Не от холода – от страха, вызванного возможной потерей денег. Месяц назад, как раз перед Рождеством, маму уволили с должности секретаря, и она не могла найти новую работу. Никаких доходов у нас не было, мы оплачивали аренду и покупали еду на деньги, которые давали маме в долг ее родители.

Поздними вечерами я слышал, как она, думая, что я сплю, говорит с родителями по телефону:

– Папа, мне нужно еще немного денег.

Дедушка спрашивал ее о работе.

– Я знаю, пап. Ищу каждый день, – отвечала мама. – Работы пока нет.

* * *

Мы вошли в кухню, и она положила мокрые купюры на стол, чтобы они просохли. Старый газовый обогреватель отключился, и она зажгла его с помощью деревянных кухонных спичек. Это был единственный источник тепла в доме. Через некоторое время его решетка стала оранжевой, кухня прогрелась, мы открыли дверь в спальню, надеясь, что тепло дойдет и туда. Иногда, особенно в холодные дни, наши кошки, Пакка и Рейсер, целыми днями спали на обогревателе.

Я устроился за кухонным столом и начал делать уроки по правописанию и математике. У меня был стол в спальне – фанерный. Много лет назад дедушка сделал его для мамы, когда она училась в школе. На столешнице сохранилась вырезанная ножом надпись: «НЕНАВИЖУ ДЖЕННИ УИЛЬЯМС!» ^[68] Мама сделала ее, когда училась в старшей школе Дариена. Я не сидел за этим столом зимой, потому что в комнате было слишком холодно.