Онлайн книга «В дебрях Атласа»
— Мне всего двадцать семь лет… — И ты воображаешь, что мог бы еще сделаться адвокатом? — Нет! Если бы мне удалось вырваться из этого ада, я бы отправился в Калифорнию искать золото. Я уже ничего не помню из законов. — Ну, будем надеяться увидеть тебя в числе собирателей золотых зерен. Тосканец потянулся в сторону венгра, прикованного к крепким нарам, и, пристально вглядываясь в него в течение нескольких мгновений, спросил: — На кого ты рассчитываешь? — На отца Афзы, или, если хочешь, на тестя… — На тестя? — Да, потому что я женат по магометанскому обряду на Звезде Атласа. — Афза твоя жена? — Уже три месяца. — Сто жареных морских скатов! И никто этого не знал? — Мы приняли все меры, чтоб не знал никто, кроме нас троих. — А разве ты не знаешь, что и вахмистр… — Любит ее? Знаю. И потому именно он и придирается ко мне, что несколько дней тому назад видел, как я разговаривал с ней. Не случись того, что случилось волей судеб, через две недели меня не было бы в бледе. Хасси аль-Биак уже распродает своих верблюдов и лошадей кабилам. — И ты бы оставил меня здесь? — Нет, Энрике, один махари [13] приготовлен и для тебя. Я не забуду твоего участия, когда я убил льва, собиравшегося сожрать мою Афзу. — И в благодарность, граф, ты ничего не сказал мне о происшедшем. — Не ко времени было бы рассказывать. Теперь дело идет о чашей жизни» — Но кто же передаст Хасси аль-Биаку, что мы в карцере, скованные? — Человек, на которого ты уж никак бы не подумал: сержант Рибо. —Да неужели? Он, кажется, ненавидит тебя и придирается к тебе больше, чем к кому бы то ни было. — Рибо самый человечный из всех; когда он может спасти жизнь, он охотно спасет ее, если только ничто не грозит при этом его нашивкам. — Да, ты прав… Рибо! Вот уж никто бы не поверил. А я считал его палачом!… И ты думаешь, граф?… — Еще сегодня Афза узнает о моем аресте. — И сержант станет помогать нам? — Если не станет помогать прямо, то не будет и мешать, только если не скомпрометирует себя при этом… Тосканец огляделся и затем, устремив взгляд на окно, защищенное крепкой железной решеткой, снабженной сверх того еще жалюзи, как в магометанских гаремах, спросил: — Только как это мы отсюда выберемся? — Трех недель еще не прошло, — ответил мадьяр. — Нам спешить нечего. — А все лучше бы вырваться сегодня Ты забыл, граф, об этой собаке Штейнере. Глаза графа сверкнули странным огнем. — У этого негодяя, хоть он и соотечественник мне, никогда не хватало смелости взглянуть мне в глаза, — сказал он, — но сегодня, пользуясь тем, что нет капитана, он непременно явится сюда. Кто смеет тронуть венгерского магната? Клянусь тебе, отважься он только подойти ко мне, эти цепи разлетятся в куски, и не видать больше этому разбойнику нашего Дуная. Я жду его! — Да, граф, у тебя сложение богатырское… Не то что у меня… У тебя в жилах кровь хорошая… — У тебя не хуже… Ты знаешь, сколько вас пало в борьбе с австрийцами за венгерскую независимость… — Да, правда, — согласился тосканец, — наверное, не меньше, чем ваших в рядах гарибальдийцев… — Так мы, стало быть, равны, — начал мадьяр, но вдруг замолчал и стал прислушиваться. В коридоре раздавались тяжелые медленные шаги. При звуке их мадьяр, хотя и готовый на все, побледнел и сжал кулаки. — Штейнер! — сказал тосканец с явным страхом. — Должно быть, он, — глухо отозвался граф. — Я не боюсь: сумею справиться с этим диким зверем пушты. В ту же минуту послышался гнусавый голос вахмистра: — Теперь им от смерти не увернуться. Попались в железную руку трибунала. В ответ раздалось как бы глухое рычание, будто исходившее из груди медведя или гориллы. — Штейнер! — повторил, позеленев, тосканец. — Пересчитает он мне ребра. Мадьяр яростно потряс цепями, и снова его черные глаза вспыхнули. Он обладал такой физической силой, что мог разорвать свои цепи и помериться с соотечественником. — Пусть негодяй только палец поднимет, я уложу его на месте — и вместе с вахмистром, который его натравливает на нас. Погоди же! Мадьяр сел на нарах, устремив глаза на дверь. Он был похож на льва, готового броситься на добычу. Петли заскрипели, и в карцер вошел великан, между тем как вахмистр говорил: — Отделаешь их хорошенько — можешь отдохнуть и получишь двойную порцию водки. Я за все отвечаю… — Слушаюсь, господин вахмистр. Будете довольны. Дверь тотчас же затворилась за геркулесом. — А, это ты, Штейнер, — насмешливо встретил его магнат. — Ты как сегодня: выпил в меру? Вахмистр, вероятно, не поскупился. Вошедший стоял как бы удивленный, посматривая, по-видимому, испуганно то на мадьяра, то на тосканца. Венгр Штейнер был официальным палачом бледов Нижнего Алжира. Этот человек — личность не вымышленная, но вполне историческая, — прослужив три года в венгерских войсках, поступил в Иностранный Легион и, Бог знает какими судьбами, попал в Алжир, не зная ни слова по-французски. Он был отправлен в Дженан-эд-Дар, маленькое местечко в глубине Алжира, где начал свою служебную карьеру кашеваром при дисциплинарной роте, а скоро сделался помощником палача. Унтер-офицеры, пользуясь его полным незнанием французского языка и уверенные, что просьбы дисциплинарных не подействуют на него, мало-помалу стали пользоваться им для мучения своих жертв. Надо сказать правду, что вначале мадьяр не особенно обрадовался выпавшей на его долю обязанности, но унтер-офицеры всякого рода ухищрениями сумели подчинить его себе, и вот уже месяц за месяцем этот скот повиновался их приказаниям. О нем рассказывают, и вполне правдиво, ужасные вещи. Однажды один итальянец, Версине, отчаянно защищаясь от ударов кулака, которыми его обрабатывал венгр, почти полностью откусил у него большой палец правой руки. Надо сказать, что мучители-начальники старались не подходить к тем, кого мучили, и для обуздания непокорных всегда выпускали гиганта Штейнера. Мучить, ломать ребра и руки стало обязанностью этого дунайского медведя. Грубые инстинкты, дремлющие в человеке, уже не сдерживались в нем, и он сполна пользовался своей необыкновенной физической силой. Наглядными признаками того озлобления, которое он вызывал, были многочисленные рубцы и раны на его теле. Ужасны рассказы этого мадьяра, записанные Жаком Дюром; не одно убийство тяготело на свирепом палаче бледа… |