Книга Я уезжаю!, страница 36 – Дана Шварц

Бекка щелкает пультом, и перед нами крупным планом предстают пальцы Дафны – удлиняясь, они превращаются в тонкие ветви лавра.

Щелчок. И мы уже видим покрывающиеся корой ноги Дафны.

– Нам кажется, что скульптура статична, – продолжает Бекка. – Но в передаче художником движения кроется глубинный смысл. Здесь есть история: напряжение, ожидание и, наконец, развязка.

В качестве наглядного примера она использует крошечную модель.

– Если мы посмотрим на скульптуру сзади, то увидим, что Аполлон преследует девушку. Пойдем против часовой стрелки, – говорит она, вращая статуэтку, – и увидим Дафну, на лице которой застыл ужас, отчаяние. Наконец когда мы посмотрим прямо, нам откроется завершение этой истории: Дафна превращается в дерево. В одной-единственной скульптуре заключено событие в трех действиях.

В конце этой мини-лекции мне хочется похлопать. Никогда раньше, даже отдаленно, меня не интересовали скульптуры. В последний раз я что-то лепила еще в начальной школе, мы делали небольшие чаши: раскатывая глину в колбаски и потом закручивая их. Но это же… совсем другое.

Когда мы уже доказали Бекке (которая, как я все-таки узнала, действительно родом из Новой Зеландии), что в достаточной мере разобрались в основах, нам разрешают приступить к глине.

– Сегодня мы будем лепить только чаши, – предупреждает нас Бекка и пристально смотрит на Тесс, которая успела за четырнадцать секунд, пока ее никто не видит, построить из глины что-то похожее на фигуру человека.

Тесс закатывает глаза.

– Я начала делать чаши еще в четыре года, – произносит она с сильным сиднейским акцентом.

Я ожидаю, что за такое неуважение к учителю Бекка накажет ее, но та лишь щелкает по глиняной фигурке, которая рассыпается кучкой, и парирует:

– А я пререкаюсь с австралийцами еще дольше.

Они начинают смеяться.

Больше всего в занятии с Беккой мне нравится то, что не имеет значения, насколько ужасно у тебя получается – потому что нет однозначного мнения. Моя чаша выходит удлиненной и слегка асимметричной, но все равной красивой.

– Очень здорово, – подходя ко мне сзади, хвалит Бекка. – У тебя есть к этому способности. Только попробуй чуть мягче. – Она накрывает мои ладони своими. – Вот так.

И как по волшебству чаша преображается. Бекка придает ей объем и элегантность, которых не было раньше. Одна небольшая поправка – и все встает на свои места.

С занятия я ухожу вся покрытая глиной и светящаяся от гордости.

* * *

– Эй! – окликает нас Каллум, когда мы с Тесс и Роджером возвращаемся с обеда. На грунтовой парковке его машина единственная, двигатель включен. На заднем сиденье, закинув ноги на колени Майклу, уже сидит Мейви.

– Мы хотим разведать дорогу до маяка, – сложив ладони у рта, кричит Майкл. – Давайте к нам.

И мы втроем несемся к машине. Тесс первая забирается внутрь и усаживается на пассажирское сиденье, запечатлев поцелуй на щеке Каллума. Я пытаюсь понять, откуда они могут быть знакомы, но на ум ничего не приходит. Мы с Роджером оказываемся сзади, втиснувшись между Майклом и Мейви.

Тесс водружает ноги на приборную панель, но чуть не ударяется о ветровое стекло, когда Каллум внезапно тормозит, чтобы пропустить вышагивающих через дорогу уток.

– Полегче, приятель! – возмущается Тесс.

– Хорошо, что за рулем сижу я, а не кто-то из омовцев, иначе на ужин у нас была бы утка, – говорит Каллум, подмигивая Тесс.

Я неожиданно для себя отмечаю, какие у Тесс красивые голубые глаза и коса, достойная «Пинтереста».

Мейви пинает сзади кресло Каллума:

– Эй! Между прочим, я тоже хорошо вожу!

– Ну коне-е-е-е-ечно, – протягивает Каллум и с улыбкой оглядывается на меня. – Не расскажешь Норе, как ты чуть не сбросила нас со скалы, или мне это сделать?

К маяку мы добираемся уже затемно. Майкл откупоривает банку «Гиннесса», а другую бросает Каллуму – тот ловит ее одной рукой.

– Я бы и тебе дал, приятель, – обращается он к Роджеру, – но Кромвель разрушил эту страну, а англичане спровоцировали картофельный голод ^[12], так что считай это… расплатой.

– Как хорошо, что я из Уэльса, друг, – отзывается Роджер и выхватывает пиво у Майкла. Тот вскидывает руку, признавая поражение, и лезет в сумку за третьей банкой. Предлагает ее мне, но я отказываюсь. Тогда он пожимает плечами, открывает ее и, сделав большой глоток, передает Мейви.

Тесс уже бежит к маяку, ее длинные волосы развеваются сзади, как хвост воздушного змея.

– Ну же, обосранцы, даже моя бабушка бегает быстрее!

Майкл закрывает мне уши:

– Наша американка не привыкла к таким грязным словечкам.

Но я убираю его руки:

– О, этой американке нужно просвещаться.

На лице Майкла появляется дурашливая ухмылка.

– Значит, кто последний – тот обосранец!

И срывается с места, таща за собой Мейви. Она бросает на меня через плечо извиняющийся взгляд и на полной скорости устремляется вперед, ее смех уносит ветер.

В эту секунду ко мне подлетает Каллум. Не успеваю я опомниться, как он подхватывает меня словно пушинку и перекидывает через плечо.

– Что вы там говорили? – обращается он к своим – нашим – друзьям. – «Американцы уже в океане»? Мне кажется, американцы только входят в океан.

Он ступает в воду, я с визгом сопротивляюсь. Зайдя по колено, он наконец отпускает меня, и я принимаю абсолютно здравое решение – опрокинуть его. Он падает лицом в воду, но прежде тянет меня за собой.

Вскоре Майкл, Мейви, Роджер и Тесс, прекратив свой забег, присоединяются к нам. И мы начинаем брызгаться, пока все не промокаем до нитки.

– Все равно он всегда заперт, – говорит Майкл, уныло поглядывая в сторону маяка.

– Тем более, – добавляет Каллум, – вся закуска и пиво в машине.

– Так даже лучше. – Я пытаюсь выбраться из воды, но промокшая одежда с каждым шагом утягивает меня назад.

И вот мы вшестером: Роджер, Мейви, Тесс, Майкл, я и обнимающий меня Каллум – сидим полукругом на мокрой траве, у самого песка, и смотрим на океан. Сейчас отлив, и сквозь воду виден песок, испещренный лучами гаснущего солнца. Мы все мокрые от соленой воды и пролитого пива.

– Ты будешь по нам скучать? – вдруг спрашивает Тесс.

Ее вопрос, по всей видимости, обращен к Мейви, которая повидала в Оме десятки приезжающих и уезжающих студентов, но в то же время будто адресован ко всем нам. Что будет, когда мы все вернемся домой, в свои страны, колледжи, на работу и уже не сможем видеться каждый день в студии?