Книга Я уезжаю!, страница 40 – Дана Шварц

– Просто ты завидуешь, что тебе нельзя играть с острыми предметами, – замечает она.

– Верно, – соглашается Каллум и, подобрав один из запасных ножей, принимается крутить его между пальцами. – Всегда мечтал отточить мастерство владения ножом размером с ноготь, чтобы разрезать пластик.

Если раньше мне хотелось, чтобы моя гравюра выглядела хорошо, то теперь, в присутствии Каллума, хочется этого в десять раз сильнее. Ведь я ему в первую очередь понравилась потому, что он счел меня талантливой художницей. А сейчас в студии он может сравнить мою работу и гравюру Мейви и убедиться, что я, в лучшем случае, всего лишь середнячок. Может, если еще раз пройтись по контуру кружки, сделать его глубже, то получится стиль ар-деко…

– Блин! – Я снова прорезаю линолеум насквозь.

Но Мейви и Каллум как раз увлеченно шутят по поводу того, что когда-то вытворил Майкл, и даже не замечают, насколько я расстроена. Да и я стараюсь этого не показывать. Чувствую, что вот-вот расплачусь, а потому лихорадочно думаю о том, как бы убраться подальше от Каллума, чтобы он не увидел, что мое зареванное лицо страшнее, чем у Ким Кардашьян.

– Пойду порисую, – говорю я, и тогда они оба смотрят на меня. Поспешно добавляю: – Я забыла, что мне нужно кое-что нарисовать для дедушки.

– Хочешь, чтобы я отпечатала твою гравюру за тебя? – спрашивает Мейви.

– Нет, – слишком торопливо отвечаю я. – Все равно фигня получилась.

Я хватаю свою сумку и направляюсь прочь из студии. Внезапно лямка от сумки цепляется за дверную ручку, и они молча наблюдают за тем, как я несколько секунд с ней вожусь.

– Ну ладно, – говорю я, когда мне удается отцепиться. – Пока.

Но, оказавшись за дверью, даю волю слезам.

* * *

С холстом и красками в обнимку я взбираюсь на скалистый берег, откуда виден далекий маяк, и устанавливаю в траве мольберт. Буду рисовать пейзаж.

Для Ирландии дедушка не давал мне задания, решив, что мне хватит рисования по программе. Но я все равно ощущаю потребность что-то сделать для него: показать, как я благодарна за то, что оказалась здесь, и как многому научилась всего за несколько недель с мастерами своего дела. Дома я никогда не рисовала пейзажи – они казались мне чем-то скучным, что потом можно повесить лишь в кабинете стоматолога. Но после лекции Деклана об Уильяме Тёрнере я вдруг загорелась идеей нарисовать воду. Тёрнер писал бушующие моря и борющиеся со штормами корабли. Деклан поведал нам об одном его приеме: с помощью света он выделял определенные участки картины для создания контраста между мечтой и суровой реальностью.

В его работах море может быть темным, ненастным, бушующим и страшным. Но в углу холста сквозь облака всегда прорезается луч света, напоминающий клинок и пронзающий картину насквозь. Тернеру словно удавалось изобразить смятение и тревогу, царящие в голове человека. Возможно, и у меня получится.

Никогда раньше я не рисовала воду, по крайней мере такую. Море, залитое угасающим солнцем, простирается до самого горизонта, его испещряют темные и светлые пятна, у поверхности булькают мелкие рыбешки, а волны закручиваются барашками и исчезают. В эту картину я вкладываю все, что меня волнует.

Мои страхи о том, что мама не может начать жить собственной жизнью, отражаются в зловещей волне, которая вот-вот накроет. Беспокойство по поводу того, что я не могу стать хорошим художником, – в отвесных скалах у берега, отбрасывающих тень на остальную часть работы. А одиночество – в крохотном паруснике, который я нарисовала вдали. Этим судном, существующим лишь в моем воображении, управляет девочка, решившая оставить все свои ожидания позади и жить сама по себе. Если мама сможет все это прочувствовать, наши отношения будут больше наполнены приятными мгновениями, как сегодня утром, а не разговорами, постоянно перерастающими в ссоры.

– Привет, Пикассо! – слышу я позади голос Каллума, взбирающегося по холму.

Одного его вида достаточно, чтобы мои губы непроизвольно растянулись в улыбке. Как жаль, что я не из тех, кто умеет долго обижаться, но ничего не поделать. Мой желудок начинает вытворять кульбиты. Серебряную медаль завоевывает Америка!

– Я рисую море, – отзываюсь я. – Так что тебе следовало сказать: «Привет, Тёрнер».

– И представить тебя Тимати Споллом? Ни за что!

– Кем, прости?

Он ведет себя так непринужденно, словно это не я как полоумная вылетела из студии. Он плюхается в траву и скрещивает ноги.

– Тимати Сполл сыграл Тёрнера в фильме «Уильям Тёрнер». И у вас, надо заметить, нет ничего общего.

– Ты смотришь слишком много фильмов.

Каллум хрустит костяшками пальцев.

– Потому что я кучу времени провел в автобусах, катаясь из Донегола в Дублин и обратно. Сначала к маме, потом к отцу. И все для того, чтобы быть милым.

Он снова щелкает пальцами. Меня жутко бесит, когда это делает кто-то другой, но только у Каллума Кэссиди мне это кажется невероятно сексуальным.

Я опускаюсь на траву рядом с ним.

– Как долго твои родители в разводе? – спрашиваю я, немного переживая, что лезу не в свое дело.

– С тех пор как мне исполнилось четыре, – отвечает он, всматриваясь в воду. В подробности он не вдается.

– Ясно. – Я придвигаюсь чуть ближе. – А мои развелись два года назад. Отец снова женился. И маму это подкосило.

Каллум продолжает молчать.

– И, – добавляю я, – он женился на моей бывшей учительнице математики.

Он по-прежнему не смотрит на меня, но улыбается, а его рука скользит к моей ладони.

– Отец думает, что, окончив университет, я вернусь сюда, чтобы работать на ферме с моими дядями, – произносит он. – Мама не сказала ему, что я подал заявку на участие в юридической программе. Он будет в бешенстве – он-то думает, что я хочу быть как он.

– А это не так?

– За всю свою жизнь он ни разу не выезжал за пределы Ирландии! С самого рождения жил в одном доме. Просто я… – Он замолкает и смотрит на меня. – А какой у тебя отец?

– По правде сказать, он не мой биологический отец.

– Что ты имеешь в виду? Тебя удочерили?

Единственная, кто знает об этом, – Лена, но с Каллумом мне так спокойно, что хочется все ему поведать о себе. И я начинаю медленно рассказывать:

– Мои родители поженились, когда мне было три года. Мама забеременела, учась в колледже, но, чтобы заботиться обо мне, бросила учебу. А потом встретила моего отца.

– Но ты все равно зовешь его папой?

– Ну да. Он мой отец. Он вырастил меня. Официально удочерил после того, как женился на маме, и до сих пор остается моим папой, даже несмотря на их развод.

– А ты знаешь, кто твой настоящий отец?

– Мой папа – вот мой настоящий отец. А тот парень, он для меня… вроде донора спермы. Когда мне исполнилось шестнадцать, мама сказала, что если я хочу, то могу с ним связаться, но… Не знаю. У меня уже есть отец. И ни разу не возникало желания встречаться с каким-то незнакомцем, с которым у нас просто совпадает половина ДНК.