Онлайн книга «ПОСТ»
|
– Туда вон посвети, ну! На мост. – На мост? Ямщиков опять хохочет, и тогда Антончик вырывает у него фонарь, и наводит желтый луч на зеленую стену. – Вон! Не видишь, что ли?! Руки у него трясутся, фонарь в них скачет, и луч, к туманной завесе уже совсем находящийся на излете, ослабший, то и дело соскальзывает со сгустка темноты, который прорисовывается в зеленой пелене. Но сгусток этот растет, и через короткое время его замечают все остальные, даже и близорукий Ямщиков, который до последнего считал, что на этот раз разыгрывают его. Клейкий туман пристает к нему, облепляет, не дает понять очертания. Движется оно странно, неровно, будто ползет толчками, рывками – да еще и раскачивается из стороны в сторону. Ростом оно, должно быть, не меньше двух с половиной метров, а то и все три. Длинное худое тело вроде бы венчает громадная голова. Люди на заставе просто наблюдают за тем, как оно приближается к ним – наблюдают зачарованно, словно все инструкции разом вылетели у них из головы. Они не могут отвыкнуть от мысли, что с той стороны моста ничего не может быть, что оттуда никто не может к ним пожаловать. Никто и ничто. И только когда оно уже в полный рост маячит сквозь зеленую плеву, когда становится окончательно ясно, что все это происходит на самом деле, Ямщиков словно просыпается и орет: – Стой, кто идет! Но это существо не останавливается – оно продолжает переть на заставу упрямо: вот оно уже на шаг ближе, еще на шаг, еще, еще, еще. Ямщиков нашаривает автомат, ствол наставляет на низкое пасмурное небо – облака распластаны на невидимом стекле прямо над головами – и палит в него одиночными. Стекло не бьется, небо не падает, существо это продолжает брести прямо на них. Ямщиков ревет: – Стрелять буду! Но Антончик забирает у него автомат. – Дай мне. А ты посвети-ка лучше… Ямщиков направляет прыгающий луч на приближающуюся фигуру. Глазастый Антончик ловит ее на мушку. Она все еще окутана зеленым шлейфом, но в такую башку сложно не попасть. Антончик делает вдох, делает выдох – и с колена палит короткой очередью твари в ее огромную голову. Пули не останавливают ее и даже не задерживают ни на секунду – как будто бы Антончик мог промахнуться… Или словно это создание заговорено от пуль. Оно продолжает идти – мерно, упрямо, равнодушно. – В ружье! В ружье! Ямщиков хватает трубку телефона: звонить на Пост, успеть предупредить хотя бы их. И тут эта фигура, вылупляясь окончательно из тумана, подает голос. Заунывный, гундосый, как будто бы человеческий – но нет, совсем не человеческий – вой. 10. – Где Егор? Полкан сидит, Тамара стоит над ним – высокая, худая, черные с серебряной нитью волосы собраны в тугой хвост, серебряный крестик выпростался из ворота. Полкан жмет плечами. – Ну шляется где-то он, Егор твой. Почем я знаю? – Ты отпускал его за ограду? – Никуда я никого не отпускал! Нахамил мне и свалил, ты что, не знаешь его? – Его нет во дворе. – И что? Вон – по заводу, может, на доске на своей кататься пошел. Тамара выпрямляется. – Я сон видела. Что нам угроза. Оттуда, с той стороны. – С какой стороны, Тамарочка? – Из-за моста. Змея приползет. Змей… – Ага. Змей, принято. Полкан со скрежетом отодвигается назад, шагает к плите, поднимает крышку с кастрюли. Из угла на него глядит томный Никола Чудотворец в жестяном окладе, а с прикроватной тумбочки зыркает Матрона Московская, черно-белая, не иконописная, а сфотографированная еще при жизни, и поэтому никакая не благостная, а, как и полагается живым людям, злая и настороженная. Весь дом в этих иконах, хуже церкви. – Змей… Приползет змей, принесет погибель. Глаза у Тамары сузились, она буравит ими Полкана. Он деланно зевает: – Опять что-то у тебя идет, опять что-то несет! Ну Тамара! Ну ты-то! Давай хоть ты перестанешь нести это все! Змей! Фигуральный хотя бы змей, или прямо буквальный? Ох-хо-хо! А что, добавочки-то нет, говоришь? – Боюсь за Егора. Он тоже там во сне был, и так нехорошо… – Ну хватит ты уже брехать! Брехать, каркать! Не знаю, как это все называется! Нормально все с ним, пошляется и вернется, ну?! Ты мне скажи лучше, почему так рагу этого твоего мало? Или ты это на нас двоих только сготовила? – Мальчик мой… Мальчик мой… Тамара закатывает глаза и оседает на пол. Полкан бросает тарелку, отшвыривает стул, успевает схватить жену под руки, чтобы не дать ей удариться. – Вот накрутишь себя вечно! Сколько можно-то так! А? И свои нервы мотать, и мои еще! Тамар! Тамара! Пожалуйста, еб твою мать! И тут вдалеке ухает, и стекла в их доме начинают звенеть. 11. Егор подлетает к заставе снизу по асфальтовой дороге, бросает доску и продирается через кусты к путям, собирая с жухлого репейника серые колючки. – Держитесь, мужики! Я иду! Я тут! Хорошо, что был рядом, когда на заставе застрекотало. Хорошо, что еще не успел вернуться на Пост. Успел! Успел ведь? Он пробирается наконец через заросли, перехватывает поудобнее рукоять, оглядывается бешено вокруг – кто стрелял, кто напал?! Дозорные на заставе опустили автоматы. Они всматриваются в туман перед собой остолбенело – теперь по-настоящему завороженно. Пошатываясь, ссутулившись, на них упрямо идет оно… он. Идет и… нет, не воет, а поет. – Гоооооспоооди, помиииииилуй… Теперь эти слова совсем отчетливы; когда он пропел их в первый раз, было ничего не разобрать – и теперь-то ясно, почему. На нем рваная хламида черного цвета, разорванная на груди. Лохмотья раздуваются, как парус, искажая очертания. Пляшет тяжелый железный крест на цепи, отскакивает от ребер, замахивается и лупит по ним снова – шаг за шагом. – Гоооооспоооди, помиииииилуй!.. А то, что можно было принять сквозь туман за огромную голову существа – истерзанная грязная хоругвь, с самодельным ликом какого-то седобородого старца – усталого, страдающего, с грудью, навылет пробитой тут и там автоматным свинцом. Пока он одолевает последние десятки метров до заставы, люди шепчутся. – Как он через мост-то прошел? – В него очередями палят, а он прет и прет… – Гоооооспоооди, помиииииилуй!!! Вот; теперь видно все. В одной руке у него болтается зеленый кондовый противогаз с грязными стеклами: через него и дышал, пока шел по мосту. Так и перебрался. Пока пел через гундосый противогазный хобот, казалось, что зверюга воет. |