Книга Если бы мы были злодеями, страница 25 – М. Л. Рио

Рен и Мередит вытолкнули Ричарда на берег.

– Что с тобой?! – кричала Рен срывающимся голосом, и слезы текли по ее щекам. – Ты идиот, Ричард!

– Джеймс? – Я приподнял его, крепко обхватив двумя руками. – Ты можешь дышать?

Он слабо кивнул и вновь закашлялся, зажмурившись. В горле у меня запершило, внутренности сжались, в груди что-то натянулось, словно тетива лука.

– Господи, – тихо сказал Колин. – Что здесь, мать вашу, было?

– Не знаю, – ответила Филиппа.

Ее лицо приобрело пепельный оттенок, она дрожала.

– Давайте вытащим его на берег.

Мы с Колином помогли Джеймсу добраться до пляжа, и он рухнул на песок. Его волосы падали на глаза мокрыми прядями, все его тело содрогалось при каждом вздохе. Я присел рядом, а Филиппа нависла над нами. Александр выглядел ошарашенным. Колин – до смерти напуганным. Рен обхватила себя руками и зарыдала так сильно, что не могла вымолвить ни слова. Я никогда не видел Мередит настолько сердитой: даже в тусклом лунном свете ее щеки пылали красным. А Ричард просто стоял, вроде бы ошеломленный.

– Ричард, – осторожно начал Александр. – Ты свихнулся.

Тот пожал плечами.

– Но он же в порядке, да? Джеймс?

Мой друг уставился на него, лицо его было бледным, рот едва приоткрыт, но глаза блестели и смотрели твердо, как сталь. Воцарилась мертвая тишина, и меня поразила странная мысль, что и мы все в мгновение ока остекленели. Я боялся дышать и двинуться, испугавшись, что кто-то – или что-то – может вдребезги разбиться.

– Мы просто баловались, – беспечно ответил Ричард и усмехнулся. – Играли.

Мередит сделала широкий шаг, чтобы встать между Ричардом и остальными.

– Уходи, – велела она.

Ричард открыл было рот, чтобы возразить, но она перебила его:

– Возвращайся в Замок и ложись спать, пока не натворил глупостей, из-за которых тебя исключат.

Она смахивала на фурию: глаза сверкали, руки упирались в бока, волосы свисали на плечи мокрыми спутанными веревками.

– Иди. Живо.

Ричард сердито глянул на нее, затем посмотрел на каждого из нас, развернулся и поплелся к холму. Облегчение нахлынуло на меня, голова закружилась, в ушах застучал пульс.

Как только Ричард ушел, Мередит сдулась.

– Иисусе! – Она согнулась пополам, прижала ладони к глазам, рот ее кривился: похоже, она пыталась не разрыдаться. – Джеймс… мне очень жаль.

Он приподнялся и теперь сидел на песке, скрестив ноги.

– Я в порядке, – глухо ответил он.

– Нет, не в порядке, нет, – твердила она, оставаясь в той же позе.

– Это не твоя вина, Мер, – сказал я.

Мысль о том, что Мередит плачет, была настолько странной и тревожной, что я с трудом сумел посмотреть на нее.

– Ты за него не отвечаешь, – добавила Филиппа. Она покосилась на Рен: по щекам девушки бежали слезы, скапливаясь на подбородке, прежде чем капнуть на песок. – Никто из нас не отвечает за него.

– «Ночь выдалась дурная» ^[34], – сказал Александр. Он заметно протрезвел. – Ну и дерьмо!

Мередит наконец опустила руки. Ее глаза были сухими, но губы потрескались и стали бесцветными – казалось, ее вот-вот стошнит.

– Не знаю, как остальные, но я хочу обсохнуть, лечь в постель и по крайней мере на восемь часов притвориться, что ничего не было.

– Да, я думаю, сон пойдет нам на пользу, – согласилась Филиппа. – Возвращаемся?

Послышался одобрительный шепот.

– Вы, ребята, идите, – сказал Джеймс. – А я… я буду через минуту.

– Ты уверен? – спросил Колин.

– Да, – ответил он. – Мне нужна одна минута.

– Ладно.

Мы медленно побрели по пляжу. Мередит, бросив последний извиняющийся взгляд на Джеймса и почему-то еще один – на меня, шла впереди. Филиппа, обняв Рен за плечи, последовала за ней. Колин и Александр обогнали их и вместе взбирались на холм. Я задержался под тем предлогом, что мне нужно захватить из сарая куртку, рубашку и сапоги – свой сценический костюм.

Когда я вышел наружу, Джеймс сидел там же, где мы его оставили, и смотрел на озеро.

– Составить тебе компанию? – спросил я.

– Да. Я просто не хотел быть с остальными.

Я бросил вещи на песок и сел рядом с ним. Во время полуночной вечеринки буря улеглась. Небо прояснилось, звезды с любопытством смотрели на нас, мерцая на бескрайнем куполе цвета индиго. Озеро было совершенно спокойным, и я подумал, какие же они лгуны – вода и небо. Безмятежные, мирные, дескать, все опять хорошо, хотя на самом деле ничто никогда уже не будет прежним.

Капли воды еще не высохли на щеках Джеймса. Он не вполне походил на себя: его брови взмыли вверх, а уголки рта опустились. Он даже стал старше, будто в одну ночь прожил десять лет. В груди у меня саднило, словно где-то в моих легких появилась маленькая дыра, которая мешала мне дышать. Джеймс казался настолько хрупким, что я боялся прикасаться к нему, я не знал, что сказать, и потому тоже молчал.

Черная гладь озера оставалась неподвижной: она напоминала декорацию к какому-то давно прошедшему спектаклю, придвинутую к дальней части подмостков, где ее быстро забыли бы, если б не приходилось каждый день проходить мимо нее. Что-то изменилось безвозвратно в те несколько темных минут, которые Джеймс провел под водой. Можно было подумать, что недостаток кислорода заставил наши молекулы перестроиться.

Я впервые за десять лет покидаю это заведение, и солнце пробивается сквозь облака: ослепительно-белый шар, застрявший в сером, грязном небе. Я и забыл, как огромен мир на воле. Поначалу меня парализует его необъятная открытость, я – словно чья-то любимая золотая рыбка, внезапно попавшая в океан.

Но вдруг я вижу Филиппу, прислонившуюся к машине. Солнечный луч, который все-таки прорывается сюда, отражается в ее «авиаторах». Я с трудом сдерживаю порыв броситься к ней.

Мы обнимаемся грубо, как братья, но я держу ее дольше, чем нужно. Она реальная и знакомая, и это – первый за долгое время контакт с небезразличным мне человеком. Я зарываюсь лицом в ее волосы. Они пахнут миндалем, и я как можно сильнее вдыхаю их аромат, прижимаю ладони к ее спине и чувствую биение ее сердца.

– Оливер. – Она вздыхает и гладит меня по затылку.

На одно безумное мгновение мне кажется, что я сейчас разрыдаюсь. Но когда я отпускаю ее, она улыбается. Она совсем не изменилась. Конечно, она навещала меня каждые две недели с тех пор, как меня посадили. Кроме Колборна, она – единственная, кто делал это.