Книга Несносный ребенок. Автобиография, страница 97 – Люк Бессон

1987

До съемок оставалось несколько недель.

Теперь я жил в квартире немного посветлее, рядом с Трокадеро, с одной актрисой. Я расстался с Софи, монтажницей двух моих первых фильмов. Переход между двумя мирами оказался для нас роковым. Мы перешли из тени в свет. Наша дружба это пережила, но любовь пострадала.

После Софи два года я жил с другой девушкой, Магали, но с ней мы тоже расстались. Мое эмоциональное развитие еще не завершилось, и я совершал одну и ту же ошибку, заводя отношения с девушками, которые пребывали в таком же эмоциональном состоянии, что и я.

Мне до сих пор не вполне понятно, как строить любовные отношения. Меня этому не научили. Моей семейной моделью была катастрофа, а «Клуб Мед» был плохим учителем жизни. И потому я составил себе некое представление о любви, на самом деле не основанное ни на чувствах, ни на понимании. Мне была известна только схема – та, которую на протяжении долгих лет внушал Дисней: «Они любили друг друга, жили счастливо, и у них было много детей».

После разрыва с Магали я вступил в отношения не с девушкой, но с женщиной. Однако я не был к тому готов. Мои наивность и эмоциональная неразвитость были вопиющи. У меня не было естественной защиты. В отличие от нее. Она была актрисой и уже очень хорошо знала общество и как в нем все устроено. Она вошла в меня как нож в масло и уничтожила созданный мной хрупкий образ любви. Ее представление было иным. Съесть или быть съеденным. Вооружен или безоружен. Настоящая самка богомола.

Очень скоро она забеременела. Мысль о ребенке одновременно радовала и пугала меня. Я совершенно не был готов, и в то же время мне так необходимо было создать семью, так хотелось прижать к сердцу этого ребенка.

В голове у меня все перепуталось, а сердце было разбито. Я больше не буду говорить об этой женщине, с ней у меня нет ничего общего, кроме этого ребенка, который вскоре появится на свет и которого я решил любить, несмотря на коварство его матери, даже беременной.

В самом деле, предательство стало частью моей жизни. Кто-то, должно быть, еще при рождении меня на это подписал. Я так остро нуждался в семье, что позволил использовать себя. Тем хуже. Я не хотел наказывать этого ребенка еще до того, как он явится на свет. А пока душу и тело я посвятил своей «Голубой бездне», которая явно играла с моей жизнью.

* * *

Через пять недель после начала съемок подводные камеры все еще не были готовы, и съемочная группа начала тренироваться в бассейне.

Маркус, мой бывший начальник в «Клуб Мед», отвечал за организацию и проведение глубоководных съемок. Жан-Марк много тренировался, но ему было вполне комфортно. Что касается Жана… он исчез. Тренер не видел его два дня.

Я позвонил к нему домой, но жена тоже два дня его не видела. Мы связались с близкими друзьями Жана, но его не было нигде. Я начал беспокоиться, и мы обзвонили все больницы и комиссариаты Парижа. Никаких следов Жана. Я сел на мотоцикл и объехал его близких друзей, одного за другим. Жан имел обыкновение засиживаться в ресторане, который держала пара геев, его давних друзей, но они тоже ничего нового не сообщили.

Я начал паниковать. Усевшись за стол в своем офисе, я закрыл глаза и часами копался в памяти в поисках подсказки, чего-то такого, что могло бы вывести меня на верный путь. Исчезновение Жана было полнейшей тайной. Вдруг мне пришла на ум крошечная деталь: один из владельцев того ресторана показался мне странным. Между исчезновением Жана и тем, как он на это отреагировал, было некоторое несоответствие, что-то неестественное или плохо сыгранное. Это единственное, за что я зацепился, и потому решил вернуться в ресторан.

Когда туда приехал, я увидел панику на лице ресторатора. Бинго. Они что-то знают. Я предложил им поговорить, и мы все трое уселись за столик в пустом в тот час ресторане. Несколько мгновений я молчал, потом сказал, спокойно и основательно:

– Послушайте… Через четыре недели я начинаю снимать фильм. Это самая дорогая картина в истории французского кино, а мой главный актер, Жан, исчез. В этом фильме вся моя жизнь. Поэтому, если я рано или поздно узнаю, что вы что-то знали и скрыли от меня, я вернусь и переломаю вам руки и ноги. А теперь я вас спрашиваю в последний раз: вы знаете, где Жан?

Оба тотчас кивнули, с потными лицами.

Я облегченно вздохнул:

– Где он?

– В Солони, в нашем загородном доме.

– У вас есть там телефон?

– Да.

– Можете назвать номер?

Один из них трясущейся рукой нацарапал номер прямо на бумажной скатерти.

– Спасибо, – и я его отпустил.

Я схватил большую трубку на стойке бара и набрал номер. Жан подошел к телефону.

– Алло!

– Это Люк.

– A!.. Ты меня нашел!

– Ну да! Что с тобой, Жан?

Жан забыл о дистанции и говорил со мной как с братом.

– Люк, я перечитал сценарий. Ты совсем рехнулся! Мы никогда не снимем этот фильм. Это «Бен-Гур», только подводный, эта твоя вещица! Это колоссально, я никогда не смогу быть на высоте!

Жан был подавлен. Он до смерти перепугался. Ему тоже придется пройти испытание. Он должен принять тот факт, что фильм – это уже не фантазия, которую мы с удовольствием пересказывали друг другу за ужином, но реальность. Одно дело говорить, что ты отправляешься на Луну, и совсем другое – отправиться туда.

– Как мы будем это делать, Люк?! Как мы будем это делать! – психовал он.

Жан был в панике, и я знал, что у меня всего минута, чтобы найти нужные слова. Задача ему представлялась сверхчеловеческой, и, чтобы выполнить ее, нужно быть богом. Мне нужно было напомнить ему о чем-то вполне понятном. Таком, что может делать кто угодно.

– Жан, ты умеешь снимать план?

– Какой план?

– Что значит какой? План! Когда говорят «мотор, начали, снимаем»! Просто план!

– Да, план я могу.

– Так вот, мы снимем план, потом другой. Ты же спросил, как мы будем это делать, ну вот, мы будем снимать сначала один план, потом другой!

Жан молчал. Я чувствовал, что в голове у него что-то происходит. Я только что надел шоры на лошадь, которая боялась пустоты.

– Хорошо… Если так… Тогда, видимо, получится, – наконец сдался он.

На следующий день Жан вновь приступил к тренировкам.

В ожидании съемок в тот же вечер я решил отвезти Жана и Жан-Марка на Лазурный берег. Я хотел, чтобы они провели у моря целый день. Я хотел, чтобы оно с ними говорило, чтобы оно успокоило и смягчило их. Каждый день более шести часов мы проводили в воде. За три недели тренировок Жан стал опускаться на сорок метров на задержке дыхания, и он был способен не дышать более трех минут.

«Море, ты всегда знаешь, когда оно тебя хочет и когда оно тебя не хочет», – говорит Энцо в фильме.