Онлайн книга «Дальгрен»
|
– Может, как-нибудь у Тедди, например, мы вместе прочтем стих-другой и ты объяснишь, что, по-твоему… – Нет. – Фрэнк затряс рукой (растопырив пальцы) и головой (морща лицо). – Нет-нет-нет. Тут не в том… Слушай, я не могу тебе сказать, как быть поэтом. Я могу только сказать, что думаю. Все. Шкет снова закряхтел. – И не более того. А теперь надо поблагодарить? – озадачился Шкет. Благодарят за комплименты. – Спасибо. – Получился наиосторожнейший вопрос. Фрэнк кивнул, снова посмотрел через перила. Шкет обошел его, прошагал до конца моста. На полпути – как будто судорога: почудилось, что Фрэнк вот-вот тронет его за плечо. Шкет повернулся и, поворачиваясь, сообразил, что это рвется наружу некое по-прежнему незыблемое зерно абсолютной неприязни. Лицом к огням «Мая», Шкет не различал, на него смотрит Фрэнк или в сторону. Щурясь, Шкет проглотил не облеченную в слова мысль и зашагал высокими тропами «Января», откуда открывался вид на многолюдную террасу. Они все, думал Шкет, пришли ради меня! Ему было до смерти неловко. Улыбка Фрэнка… с ней критика звучала так, будто Фрэнку что-то сошло с рук. Ну, его слов это не отменяет. Кто-то, припомнил Шкет, не припомнив, впрочем, кто, говорил, что стихи понравились… и решил, что об этом сейчас думать не хочет. Но от этой решимости случилось извержение памяти о семи других реакциях: недоумение, равнодушие, интересы мимолетные и прочие. Шкет припомнил затейливую уклончивость Новика и почуял, что она выдавала – не столько Новик выдал, сколько сам Шкет заподозрил – то, что поэт пытался сказать, а он не смог понять. – Это как… – вслух начал он, услышал себя и рассмеялся. Это было как той ночью в парке, когда нафантазированная слава навалилась на него таким грузом, что невозможно было писать. Он опять рассмеялся. Какая-то парочка заулыбалась и закивала. Едва он их заметил, его лицо сложилось в удивление. Но они прошли мимо. Охота выпить, подумал он и заметил, что уже направляется к бару. Правда очень охота выпить. Суть, твердил он про себя, сам себя же на этом ловя, должна быть в другом. Повторяя это в шестнадцатый или семнадцатый раз, он сидел на каменном парапете и глядел на стол с бутылками, так и не взяв бокала. – Привет! – А затем ее лицо (и по зеленым всполохам посыпались горсти алого) переменилось. – Что с тобой произошло? Его руки обхватили ее бедра – на одном лужа синего, на другом зеленого. – У меня кровь? Он дотянулся до ее ягодиц, а в мыслях: какая она теплая; лицом прижался к ее теплому животу. Она запустила пальцы ему в волосы. Пред его морганием черные чешуйки порскнули серебром, и алым, и зеленью. – Нет. Но ты как будто врезался в стену и ждешь, когда она отойдет с дороги. Шкет издал звук – хотел начать с него следующую фразу, но снова получилось кряхтение. Его он отбросил и начал заново, чуть повыше тоном: – Я просто… разговаривал с Фрэнком. Про мои… стихи. Она высвободилась и запрыгнула рядом на парапет, плечом к плечу, ногой к ноге, докучливо мерцала в уголке глаза, пока Шкет разглядывал свои искалеченные большие пальцы, стиснутые на мозолистой барабанной коже сжатых кулаков. Ланья спросила: – И что он сказал? – Ему не очень-то понравилось. Она подождала. – Он сказал, тут все считают меня говорящей собакой. Все считают, что я тупой псих, что я на десять лет моложе и что все изумились бы не меньше, умей я написать свое имя – если б оно у меня было… – Шкет… – что прозвучало гораздо тише его голоса. Она ладонью накрыла его руки. Он выставил большой палец. Она обхватила палец кулаком. – Это пиздец как жестоко. – Или пиздец как правдиво. – И вовсе нет! – По голосу он расслышал, что она хмурится. – Фрэнк? Который якобы публиковал стихи в Калифорнии? Имея в виду: «А кто же еще?» – он ответил: – Ну? Она сказала: – Шкет, да он завидует! – Чего? Чему, – и вышло утверждение, не вопрос. – Вы оба поэты. Оба выпустили по книжке. Посмотри, как все с тобой носятся. Когда вышла его книжка, вряд ли с ним так носились. – Это слишком просто. И вдобавок мне все равно, почему он так сказал, я хочу знать, правда ли это… да ёпта! Калкинз их даже не читал, когда решил издать. Может, прочел потом, когда книжка вышла, ему стало стыдно, и поэтому он сегодня не появился. – Да нет! Что за глупости… – И помнишь, как Новик юлил, когда я спрашивал, насколько они… – Они ему понравились… – Да ешкин кот! Ему понравился я! Он как раз и объяснял, что не умеет различать. – А с чего ты взял, будто Фрэнк умеет? Он на тебя дуется, он дуется, что все на тебе зациклились; а потом он читает стихи. Мистеру Новику хотя бы хватило честности признать, что разделять он не умеет. И мне, блин, они нравятся. – Ты пристрастна. – А Фрэнк нет? Слушай, они не… – И она отпустила его палец. Он поднял взгляд. Она стискивала кулаки на приливном водовороте коленей. – Мы не с той стороны подходим. – Ее нижняя губа пошевелилась над зубами, подстроила рот под новый тон. – Он прав. Ну, во многом. В горле зародилась простая боль. Один раз сглотнув, Шкет скинул ее на дно желудка. – Твои стихи ему не нравятся, и он, вероятно, искренен. Искренне признается, что ему не нравится. Тельме нравится, и она, вероятно, тоже искренна. – Я все вспоминал ее имя. Как-то сложно было. – Вот и его имя стоило бы забыть. Оба искренни, но это не значит, что правы. Это значит, что оба полагают себя правыми. – Да, – сказал он. – Ну да. Конечно. Фрэнк про стихи так и сказал. – Неприятно. – Он прав про людей – про то, что все думают. – Не все, – возразила она. – Я подозреваю, и половины таких не наберется. Тебе небезразлично, что думают люди? – Мне… – Пауза. – Небезразличны люди. Вот эти люди. И если они думают так, выходит, это мне тоже небезразлично. И лучше б они не думали, как он говорит. Она согласно хмыкнула. – Может, зря мы пришли, – сказал он. – Хочешь уйти? – Нет. Хочу остаться и посмотреть, что будет. – Шкет разжал ладони на коленях. – Но может, больше так делать не стоит. А посреди всего я, пожалуй, уходить не хочу. Тут слишком много нового. – Он спрыгнул с парапета и развернулся к бару. Денни сказал: |