Онлайн книга «Дальгрен»
|
Под блистающим изнеможением тревога потеряла очертания. Один раз он вроде как бы проснулся, и ее спина прижималась к его животу. Он пролез ей под локоть, чтобы подержаться за ее грудь, – сосок под ладонью как кнопка. Она взяла его за палец тихо-тихо – на случай, сообразил он, если он спит. И он уснул. Спустя время возник серый свет. Лежа на спине, он смотрел, как в этом свете проступают листья. Внезапно сел – одним рывком на колени. И сказал: – Я хочу быть поэтом. Я хочу быть великим, знаменитым, замечательным поэтом. Он поглядел на подол тьмы под серыми потеками, и что-то екнуло в животе. Плечи затряслись; затошнило; а в голове застучало; и стучало; и стучало. Он открыл рот и сильно им подышал. Тряхнул головой, почувствовал, как затряслось все лицо, и втянул воздух в себя. – Ух, – сказал он. Боль отступила, и получилось улыбнуться. – По-моему, даже не… делают таких великих поэтов, каким я хочу быть! – Это вырвалось лишь хриплым шепотом. В конце концов он голым поднялся на корточки и оглянулся на нее. Он думал, она все проспала; а она опиралась головой на руку. Она за ним наблюдала! Он прошептал: – Спи. Она натянула одеяло на плечо и опустила голову. Он повернулся за рубахой, достал ручку. Открыл тетрадь там, где писал в баре. Скрестив ноги на краю одеяла, приготовился переписывать. В полурассвете голубела бумага. Он обдумывал первое слово, но отвлекали суперобложки, похвалы в печати, отклики читателей, от Ричардсов до Новиков… К реальности его вернул сучок под лодыжкой. Он снова потряс головой, сдвинул ногу, опять склонился над тетрадью, чтобы записать чистовик. Взгляд нырнул в колодец – обложки журнала «Тайм» («Поэт отказывается от Пулитцеровской премии»), лица зрителей перед сценой Майнор Лэтем [18], где он согласился провести редкие чтения. Он выволок себя на поверхность, пока яркость фантазий не стала болезненной. И рассмеялся, потому что так и не переписал ни слова. Еще посидел, от мыслей не в силах писать, забавляясь неподвластности себе самому, но скучая от этого самоочевидного урока. Смех над собой не выключил фантазий. Но и фантазии не выключили смеха над собой. В светлеющем небе он поискал силуэты. Марево распухало, и скручивалось, и извивалось, и совсем не рассеивалось. Он снова лег подле нее, погладил ее под одеялом. Она повернулась к нему и спряталась ему в шею, когда он попытался ее поцеловать. – Я, наверно, невкусная, – пробормотала она. – И я сплю… Он лизнул ее в зубы. Когда вставил большой палец ей в пизду, она засмеялась сквозь поцелуй и смеялась, пока не перехватило дыхание от его члена и другого пальца. Коленями поверх ее коленей, он качал бедрами. Его влажная рука держала ее за плечо, сухая – за волосы. Позже он снова проснулся, крепко ее обнимая; они перекатились и замотались в одеяло. Небо еще посветлело. – Знаешь что? Не надо мне на эту, сука, работу, – сказал он. – Зачем мне тут работа? – Шшш, – сказала она. – Шшшшшш, – и погладила его бритую щеку. – Ну шшшшшш. Он закрыл глаза. * * * – Да, кто там? – жалобным тембром. – Шкедт. Слушайте, если еще слишком рано, я потом приду… Зазвенела цепочка. – Нет-нет. Все нормально. – Дверь открыла миссис Ричардс в зеленом банном халате. – А что, все спят? Я не понял, что так рано. – Все нормально, – повторила миссис Ричардс. – Около восьми где-то. – И зевнула. – Хотите кофе? – Да, спасибо. Можно я в ванную? – И шагнул мимо, не успела она завершить сонный кивок. – А вы знаете, что у вас в почтовом ящике письмо? Авиапочта. – Я думала, ящики сломаны. – Ваш цел. – Он остановился, уже взявшись за косяк двери в ванную. – И в нем письмо. – Ох батюшки! Уже намылившись и собравшись бриться, он распознал в ее голосе отчаяние. * * * Едва он сел, Джун в синих брюках и розовом свитере с вышитой маргариткой у ворота поставила на стол полные чашки кофе. – Доброе утро. – Разбудил? – Я была у себя. Я тут раньше всех поднимаюсь. Чем занимался? – Да ничем. С утра, перед тем как прийти, переписал стихотворение, которое вечером сочинил. – Прочти мне? – Нет. Она как будто расстроилась. – Я бы, наверно, тоже не захотела никому читать то, что написала. Он прихлебывал, держа чашку обеими руками. – Достаточно крепкий? – уточнила миссис Ричардс из кухонных дверей. – У меня тут банка растворимого. – Нормально. – Черный кофе болтался в опустошенной сердцевине рта, теряя жар. – А Бобби уже встал? – спросила миссис Ричардс уже из кухни. – Я слышала, как он там ходит. А папа? – Дай отцу поспать, солнышко. У него вчера был тяжелый день. Джун спросила: – Хочешь еще кофе? Он потряс головой, и от этого горечь расползлась по ее желтым волосам, по цветам в латунных горшках, по пластмассовым ручкам шнура зеленых штор. Он улыбнулся и все проглотил. * * * Квартира 19-Б была открыта, заброшена и совершенно обыкновенна: В кухне техника, на краю ванны коврик, постели не заправлены. И ни одной книги. Ну, зато здесь поселится мебель. Ножки мягкого кресла заревели в коридоре. Вот дурак, подумал он в отголосках. Надо было спросить, куда им всю эту мебель деть. Блядь!.. Наклонил кресло, чтобы пролезло в дверь. Кресло ревело; матрас тахты шшшшшипел на боку. Шкедт прислонил его к цветастому дивану и пошел назад за гардеробом. Раскрылись двери обоих лифтов. Из одного вышел ветер, из другого – мистер Ричардс. – О, здрасте. Я подумал, надо заглянуть перед уходом. – Галстук его, суровый и индиго, нырял в камвольные лацканы. – А куда вы деваете этот хлам? Шкедт пошаркал ногами по сандалии и по виниловой плитке. – Я… ну, я в соседнюю квартиру перетаскиваю. Мистер Ричардс прошел мимо, заглянул в 19-Б. – Особой разницы нет. – Оглянулся. – Да? Они вместе зашли в 19-А. – Я думаю, к вечеру все вынесу, мистер Ричардс. – Тот не возразил, и Шкедта попустило. – Потом все помою, полы и остальное. Будет красиво. Ей понравится. Я хорошо сделаю. |