Книга Интербригада, страница 38 – Глеб Сташков

– Вам правильно показалось, – сказал Жженый. – Вы создаете.

– Фикус, – сказал я.

– Что?

– У вас на подоконнике вянет фикус.

– Это не фикус, это фаукария.

– Я полью, – сказал Громбов.

Не понимаю, как он появился в кабинете. Я не слышал, чтобы он заходил. Ковров здесь нет, должен был услышать. Впрочем, появление Громбова – это далеко не самое удивительное. Тем более что он уже вышел. С какой-то дурацкой лейкой. Наверное, пошел в сортир набрать воды. Господи, о чем я думаю? Я встряхнулся и начал слушать.

– Так вот вы эту организацию создадите и возглавите, – вещал Жженый.

– Я не могу возглавлять организации.

– Почему?

– У меня нет ни харизмы, ни организаторских способностей.

– Вы верите в харизму? – серьезно спросил Жженый. Как-то слишком серьезно. Может, он перепутал харизму с хиромантией?

– Все организации, которые я возглавлял, почти сразу разваливались.

Жженый насторожился:

– Какие именно организации вы возглавляли?

– Тимуровскую дружину. В школе.

Жженый засмеялся. Визгливым смехом.

Смеялся он довольно долго.

– Рассмешили, – выговорил он наконец. – Ой, рассмешили. Порадовали старика, честное слово.

Он опять начал актерствовать, что не сулило ничего доброго. Хотя, казалось бы, хуже некуда.

– А знаете, почему ваша тимуровская дружина развалилась? – спросил Жженый и, не дожидаясь ответа, который мог испортить задуманную шутку, выпалил: – Потому что к власти пришел Егор Тимурович. Не до тимуровцев стало.

Я усмехнулся. Надо признать, неплохо сказано, хотя моя тимуровская дружина развалилась, когда к власти пришел Константин Устинович Черненко.

Появился Громбов с лейкой. Жженый мгновенно стер улыбку с лица.

– Какие еще организации вы возглавляли?

– Больше никаких. Я же говорю, харизмы у меня нет.

– Харизмой будем мы, – отрывисто сказал Жженый и посмотрел на Громбова: – А организатором будет – он.

Громбов слегка поклонился. Дескать, честь имею представиться.

– А подсадной, – говорю, – уткой буду я.

– Почему же подсадной уткой? – спросил Жженый. – Вы будете, – он призадумался, – символом.

– А нельзя ли найти какой-нибудь другой символ? Более, так сказать, символичный.

– Можно. Но если мы остановили свой выбор на вас – значит, у нас есть на то основания.

При всей бессмысленности фраза ставила точку в дискуссии. Точки в дискуссиях всегда ставятся абсолютно бессмысленными фразами. Вроде такой: «Это уже становится просто смешным». Хотя ровным счетом ничего смешного не было и даже не назревало. Обсуждался вопрос, кому идти в магазин за подсолнечным маслом.

Громбов доложил, что организация, мысленно взлелеянная в недрах жженовской конторы, получит название «Интернациональное братство».

– Странное, – говорю, – название.

Жженый взглянул на меня вопросительно, а Громбов скорее с обидой. Видимо, идея принадлежала ему.

– Братство, – говорю, – это обычно что-то противоположное, прости господи, интернационализму.

– Интернационалист, – обиженно сказал Громбов, – считает, что все люди – братья.

Я не нашелся что ответить. К счастью, Громбов продолжил рассуждения:

– Лозунг Великой французской революции, как известно, гласил: свобода, равенство и, заметьте, братство.

– Вообще-то, – сказал я, – это масонский лозунг.

Жженый слегка покривился.

– Одно другому не мешает, – парировал Громбов.

– Дело в том, – у меня неожиданно появился менторский тон, присущий лидеру серьезной организации, имеющей еще более серьезную крышу, – дело в том, что именно Французская революция породила такие понятия, как патриотизм и национализм.

– Полная чепуха, – сказал Громбов.

– Очень интересно, – сказал Жженый.

Я продолжал:

– До Французской революции никакого национализма не было и быть не могло. Французский граф чувствовал родство с английским графом, а не с французским крестьянином или буржуем. К тому же это родство зачастую было самым что ни на есть кровным. Французский граф, конечно, воевал с английским, но исключительно потому, что больше ему нечем было заняться. Средневековье было прекрасной эпохой аристократического интернационализма. Национализм – идеология плебса.

– Хорошо сказано, – заметил Жженый и велел Громбову записать.

Меня понесло:

– Разберем ваш, а точнее – масонский, лозунг. Заметьте: на первом месте – свобода. Иначе называемая вседозволенностью. (Жженый удовлетворенно кивнул.) Свобода всегда ведет к бесчинству толпы, которой нужно бороться с какой-нибудь другой толпой. А тут нате вам: равенство. Против кого прикажете бесчинствовать, если все равны? Что остается?

– Что? – спросил Жженый.

– Создать братство. Для начала – братство вольных каменщиков, иначе называемых масонами.

– Никогда не понимал, – признался Жженый, – почему именно каменщики?

Меня осенило:

– Потому что, когда ты кладешь камень, ты одновременно строишь храм и херишь кого-то под этим камнем.

– Чушь какая-то, – встрял Громбов. Жженый согласился.

– Я и говорю – чушь. Ваше братство – полная чушь.

Громбов сообщил, что у него имеется запасной вариант – Союз интернационалистов.

– Еще хуже, – заявил я с невесть откуда взявшимся апломбом. – Что-то вроде Союза воинов-интернационалистов.

– Очень хорошо, – сказал Жженый.

– Вы уверены, – говорю, – что «афганцы» на самом деле интернационалисты? В том смысле, который мы подразумеваем.

– Вам не угодишь, – снова обиделся Громбов.

– Очень хорошо, – повторил Жженый. – Мне нравится этакая заинтересованность в деле. Бойтесь равнодушных, говорилось в каком-то фильме.

– Отличный слоган.

– Что?

– Девиз, – говорю, – для нашей организации: «Бойтесь равнодушных».

Оба сотрудника-учредителя девиз одобрили.

– Придумал, – сказал я. – Давайте назовемся так: интербригады.

Сотрудники-учредители переглянулись, оценивая мое психическое состояние. Мало ли что может случиться с человеком на почве внезапно свалившейся ответственности.

– А что? – говорю.

– Какие интербригады? – спросил Жженый.

– Обыкновенные. Которые воевали в Испании против франкистов. На стороне республики. Мы же за республику? Не за монархию?