Книга Обольщение, страница 47 – Бренда Джойс

– С ума сходила от волнения, разумеется.

– Я не это имел в виду. Каким показался тебе Лондон?

На ее лице появилась улыбка, увы, мимолетная.

– Революция изменила этот город. Ежедневно все только и твердят, что о кровавых бесчинствах во Франции, не говоря уже о войне. А теперь даже появились слухи о нападении. Ты можешь себе представить? Разве способны французы вторгнуться в Великобританию? Как бы они посмели?

Доминик старался выглядеть спокойным.

– Безусловно, в ближайшем будущем этого не произойдет. И если они когда-либо нападут на нас, они вторгнутся в страну с дальних ее уголков, с севера, возможно с Шотландии, или, напротив, с юга, где так сильны якобинские симпатии. – И он снова подумал о Джулианне.

Леди Катрин на мгновение задержала взгляд на Доминике, а потом взяла обе его ладони в свои.

– Моя жизнь протекает между Лондоном и Бедфорд-Хаус, езжу туда-обратно. Бываю на чаепитиях и званых ужинах, в театре и на балах, и время от времени появляется какой-нибудь поклонник, ухаживания которого я поощряю. Все это происходит не потому, что меня интересуют эти разъезды, балы и ухаживания, просто я еще жива, и это именно то, чем положено заниматься женщине.

Сердце Доминика дрогнуло.

– Прости, что я исчез так надолго.

Доминик вдруг подумал о том, что леди Катрин стоит снова выйти замуж, и он удивился, что такая мысль не приходила ему в голову раньше.

– Я знаю, ты не любишь говорить об этом, но я рада, что ты – истинный патриот, Доминик, – тихо сказала графиня. – И я горжусь, что ты до последнего оставался во Франции…

Мать не закончила свою мысль, и это заставило Доминика вздохнуть с облегчением: он никогда не откровенничал с ней по поводу своей деятельности во Франции.

– Я беспокоюсь о тебе, мама. Ты не кажешься счастливой.

– Я счастлива, что ты дома! – воскликнула она. – Но как я могу быть абсолютно счастливой, когда моя страна уничтожается – часть за частью, день за днем, неделя за неделей? Это вызывает у меня отвращение.

Глаза матери наполнились слезами.

– Восстания роялистов вспыхивают повсюду, – обнадежил Доминик, – в Лионе, Тулоне, Марселе…

– Я знаю, – прервала его она. – Возможно, все это в итоге закончится хорошо.

Доминик отвел взгляд.

– Тебе не нужно притворяться, – тихо сказала мать. – Я пытаюсь быть оптимисткой, но я не чувствую оптимизма. Совсем не чувствую. Ты был в наших краях, в поместье? Там что-нибудь сохранилось?

– Почти ничего не осталось, – твердо, без эмоций, ответил он. – Но замок не тронут. Да и виноградники процветают.

– Не тронут, – эхом повторила леди Катрин. – Они разорят наш дом, Доминик.

Он взял мать за руку. Она родилась в этом замке.

– Возможно, и нет. Вандейцы сейчас очень сильны.

Графиня пристально посмотрела Доминику в глаза, ее лицо вдруг приобрело странное выражение, и она крепко сжала его руку.

– Доминик, ты ведь еще не слышал, не так ли?

– Не слышал – о чем? – Он понятия не имел, что мать имеет в виду.

– У меня новости – хорошие новости. – Она в волнении облизнула пересохшие губы, потом улыбнулась, и ее глаза засияли теплотой. – Надин жива.

– Я так рада, что ты немного отдохнешь, – сказала Амелия с ласковой улыбкой, усаживаясь на свою кровать напротив постели младшей сестры.

Джулианна на миг прервалась, взглянув на Амелию, а потом продолжила складывать очередное платье перед тем, как положить его в саквояж, лежавший раскрытым на кровати.

– Я приятно взволнована, – призналась она со слабой, но неподдельной улыбкой. – Прошел целый год с тех пор, как я была в столице.

– А я приятно взволнована за тебя, – отозвалась Амелия.

Джулианна теперь уже широко улыбнулась. Она всегда любила Лондон, даже при том, что это был город колоссальных противоречий. Она любила толпы, шум, суматоху. Она любила библиотеки и музеи, а еще, главным образом, она любила политические клубы.

Несмотря на то что каждый общественный класс был в изобилии представлен в городе – от самых малоимущих среди бедняков до богатейших из пэров, – Лондон считался магнитом для интеллигенции. Город был наводнен поэтами, писателями и художниками, философами и учеными – а еще радикалами. Здесь в любой прекрасный день Джулианна могла оказаться в обществе разделявших ее взгляды мужчин и женщин и спорить об улучшении общества, свободе для простых людей. Оживленные дискуссии могли вспыхнуть по поводу хлебных законов и свободы торговли, а еще минимального уровня заработной платы и условий труда. На каждом углу лондонских улиц можно было найти листовки в поддержку всеобщего избирательного права, с открытым осуждением условий труда на заводах и в шахтах, протестом против войны с Францией, за реформу местного самоуправления. В одном квартале Джулианна могла прогуливаться от одного величественного особняка до другого, внимательно глядя вслед женщинам в изысканных шелковых платьях и бриллиантах и аристократам в бархатных сюртуках, украшенных манжетами и воротниками из французского кружева. А буквально на соседней улице толпились немытые и бездомные, погрязшие в жалкой нищете люди, а их дети хватались за юбки Джулианны, моля хотя бы о пенни.

Лондон был самым захватывающим местом, в котором ей доводилось когда-либо бывать.

– Как удачно сложилось, что Том собрался ехать на этот съезд в Эдинбурге, так что ты можешь добраться до Лондона вместе с ним, – заметила Амелия.

Джулианна подумала о том, что все действительно сложилось очень удачно, ведь лондонское собрание, на котором она собиралась присутствовать, проводилось за неделю до съезда в Эдинбурге. Амелия не знала настоящую причину, заставившую Джулианну отправиться в Лондон, сестра и не догадывалась о съезде радикалов. Но Джулианна полагала, что сестра одобрила бы поездку, даже если бы знала правду. Амелия по-прежнему беспокоилась о ней.

Прошла неделя с тех пор, как Педжет, разоблаченный в качестве лгуна и шпиона, уехал в Лондон. Джулианне казалось, что это была самая тяжелая неделя в ее жизни. Она оказалась лицом к лицу с тем фактом, что ее сердце было разбито. Она влюбилась. Ей лгали, а в некотором смысле ее даже обольстили и бросили. Острая боль, поселившаяся в ее душе, казалась нестерпимой.

Джулианна по-прежнему была в ярости на Педжета за его обман. Постепенно она начала чувствовать себя жестоко использованной и оскорбленной.

Но факты оставались фактами, и Джулианна не могла изменить их. Сейчас ей оставалось лишь бороться с воспоминаниями об этом злосчастном романе и продолжать жить своей жизнью. Она не собиралась позволять этому ублюдку доставить ей еще большие страдания, чем он уже причинил.

И все же иногда Джулианна просыпалась посреди ночи, томясь страстным желанием быть с Шарлем, невыносимо скучая по нему. В такие моменты оставалось лишь настойчиво повторять себе, что мужчина, которого она любила, на самом деле не существовал.