Книга День пришельца (сборник), страница 40 – Виталий Забирко

Пришелец неуверенно кивнул.

Василий шумно выдохнул, взял двумя пальцами стакан и опрокинул самогон в себя. На мгновение он застыл, и мне показалось, что сейчас с ним произойдёт то же самое, что и с волосатым пришельцем. Глаза вылезут из орбит, белокурые волосы станут дыбом, и в них загуляют электростатические разряды. Но ничего подобного не произошло – организм у тракториста был крепким, тренированным, а метаболизм перестроен исключительно на потребление алкоголя. Василий аккуратно поставил стакан на стол, посмотрел на меня, на пришельца и так зычно выдохнул крепким перегаром, что, поднеси к его рту спичку, можно было бы увидеть огнемёт в действии.

– Ай, хорошо… – просипел он. – Вот это я понимаю – праздник… – Он повернулся к бару: – Человек!

– Чего изволите-с? – отозвался бармен.

– Солёных огурцов и квашеной капусты!

– Сей момент!

«Интересно, – подумал я, – а если бы Василий шашлыки заказал, стал бы бармен махать секачом? Вдруг под личиной Василия скрывается какой-то упырь? Не может нормальный человек, пусть и сельский тракторист, столько самогона пить…» Я представил, как секач бармена втыкается в голову Василия, тело оплывает, и на его месте появляется некто несуразный с сосательным хоботком, расширяющимся в виде воронки, приспособленной исключительно для потребления самогона. Мне стало жаль Василия, и я прекратил фантазировать.

Крылатой тенью над нами скользнул птеродактиль Ксенофонт и уселся на металлическую ограду напротив столика.

– Деревенщина ты, Василий! – каркнул он. – Нет чтобы как люди, заказать чистенькой, как слеза, водочки, да под крабов, да под чёрную икорочку… Сегодня же всё задарма!

Василий уничижительно посмотрел на птеродактиля.

– Ни черта ты, ископаемое, в русской душе не понимаешь, – снисходительно изрёк он. – Это тебе не мухоморы жрать.

– А чего в ней, русской душе, понимать? – возмутился птеродактиль Ксенофонт. – Наливай да пей!

К столу подплыли, покачиваясь в воздухе, три красных глаза. Смотрели они в разные стороны, мигали не в такт, и было понятно, что они на хорошем взводе. Повеяло чем-то химическим, не то соляной кислотой, не то хлором.

– Хорошо тут у вас… – задушевно начали они и икнули, уронив на землю едкую слезу. Земля задымилась. – Можно присоединиться?

– Можно-то оно можно, – согласился Василий, – только где дружков своих, голубенькие глазки, потеряли?

– Они серной кислотой заливаются, – пояснил я, указав на стойку.

– А вы чего ж? – спросил Василий у красных глаз. – Серная кислота не по нутру?

– У нас от’т серной кислоты изжога, – снова икнули красные глаза. – Самогону хочется…

– Я-то не против, – вздохнул Василий, – но вы стакан оккупируете, а нам как пить?

– А ты представь, что там будем не мы, а вишенки, – заканючили глаза.

Василий задумался, пытаясь представить.

– Так как, а? – с надеждой вопросили красные глаза.

– Представить-то я могу… – раздумчиво проговорил Василий. – Но могу и проглотить. Как вишенки.

– Гы-гы-гы-гы! – затрясся от смеха птеродактиль Ксенофонт, и сеть металлической ограды под ним зазвенела. – Представляю, как глазки будут выбираться через… В общем, воспользуются чёрным ходом.

Волосатый пришелец заулыбался и принялся кивать. Красные глаза содрогнулись.

– Не нравится? – ехидно поинтересовался птеродактиль Ксенофонт. – Вам нравится только во тьме блудить! Кстати, в желудке тоже темно!

– Не блудить, а блуждать, – обидчиво возразили глаза.

– Да какая разница! Что блуждающие глаза, что блудливые… Один хрен!

– На себя посмотри, пережиток прошлого! Палеонтологическая окаменелость!

– А ну тихо! – оборвал перепалку Василий. – У нас праздник, а вы что тут устраиваете?

– Он первый начал… – пробурчали красные глаза и снова уронили на землю жгучую слезу.

– Цыц! – гаркнул Василий. – А то как пошлю всех!..

Он спохватился и прикрыл рот ладонью.

Я поёжился, представив, куда он может послать и что из этого может получиться, повторно дрогнули красные глаза, ограда под птеродактилем Ксенофонтом испуганно звякнула, и на землю глухо шлёпнулась увесистая лепёшка помёта. Только волосатый пришелец продолжал улыбаться и кивать головой.

К счастью, подоспел бармен с подносом.

– Прошу, – сказал он и выставил на стол уродливую глиняную миску с квашеной капустой, расписное фарфоровое блюдо с солёными огурцами и три пустых широких стакана. – Желаете ещё чего-нибудь?

– Благодарствую, – благодушно пробасил Василий. – Со стаканами ты особенно угодил… Больше ничего не надо.

– Приятного потребления-с! – в меру угодливо пожелал бармен и удалился.

– Вот это дело, – удовлетворённо заметил Василий и принялся разливать по стаканам самогон.

Как только он наполнил один стакан, красные глаза тут же нырнули в него и довольно забулькали, разбрасывая брызги по столу.

– Никакого уважения к компании, – поморщился Василий. – Нет чтобы подождать, чокнуться…

Он налил в остальные три стакана, один подвинул к волосатому пришельцу, второй мне, а третий, гранёный, взял сам.

– Пропускаю, – сказал я.

– В себя? – с надеждой полюбопытствовал Василий.

– Мимо себя, – уточнил я.

– Эх, что за праздник с трезвенниками… Одно расстройство, – вздохнул Василий и повернулся к волосатому пришельцу: – А ты будешь?

Волосатик заулыбался, закивал, но стакан в руки не взял.

– Тебя как звать-то? – поинтересовался Василий, вставляя ему в среднюю руку стакан.

Пришелец посмотрел на меня, на Василия и наконец-то изрёк:

– Здесь меня назвали свет молжовый! Класиво, да?

– Моржовый? – серьёзно переспросил Василий.

Пришелец закивал, лучась довольной улыбкой.

– Холод, значит, любишь… – наморщил лоб Василий. – Чукча, что ли?

Пришелец кивал и улыбался.

– А я думал, абориген острова Тимбукту… – пробормотал я.

– Что ты сказал? – переспросил Василий.

– Да так… – смешался я. – Мысли вслух вырвались.

– Попридержи их при себе, если не пьёшь, – назидательно проворчал Василий. Он посмотрел на мой полный стакан, недовольно поморщился и, повернувшись к ограде, спросил: – А ты, лысый на заборе, будешь?

Птеродактиль Ксенофонт встрепенулся, гордо выпятил вперёд килеобразную грудь, побарабанил пальцами крыльев по выпуклому голому брюшку.

– Может, я и лысый, – надменно изрёк он, – но это не причина, чтобы бражничать с кем ни попадя.