Онлайн книга «Где валяются поцелуи. Париж»
– Нравится галерея? – Да? Я думала, это мастерская. Пахнет казеином и гипсом, некоторые скульптуры кажутся сделанными наполовину. – Они, как люди, ищут свои половинки. – Вот это здорово! – подбежала она к одной из инсталляций. – Этот кактус посередине в виде ежа. И название: «Не забывайте женщину любить, зачем вам кактусы в квартире». – Вообще-то это не кактус, если посмотреть с другой стороны. – Аа… я поняла. Можешь не говорить, – улыбнулась Катя. – Тебе нужны кактусы в квартире? – Только цветущие. Занять ими все подоконники. – Какие здесь классные окна, – подскочила Катя к одному из них так резко, что ее фисташковое платье едва поспевало за розовыми балетками. На стене была четкая проекция света, который отражался на ней голубым квадратом. – Облака, как натуральные, – трогала она их, нарисованные на стене. – Мне кажется, что-то есть от твоей мечты, – все еще обсуждали мы окна, выйдя на улицу. На город уже спустилась темнота. – Ты про мой музей? – Современного безумства. – Мечте тоже нужен бюджет. Жак почесал голову: – По крайней мере она у тебя есть. – Давай ее помечтаем? – Кстати, ты догадалась, не только окна, потолок – это тоже была инсталляция? – задрал голову к потолку Жак, где уже висела Луна в форме банана. – Может, сначала поедим? – тоже посмотрела на банан в форме месяца Катя. * * * – Что ты зеваешь? – Настроения нет, можешь поднять? – А грузовой лифт работает? – Лифт-то работает, мне не хочется. – Чего хочется? – Спеть. – Если вам хочется спеть, но вы не можете, значит, кто-то встал на горло вашей песне. – Это точно, сойди немедленно. – Не могу. Мне до конечной. – Ладно, что там у нас на повестке? – Современные отношения, какие они? – За тысячи лет в них ничего не изменилось. Представьте себе Адама и Еву: – Что с тобой, Ева? – Что-то голова закружилась. – Подожди, я отнесу тебя в постель. – Нет, лучше сначала к алтарю…» – Вот видите, – рассмеялась Ава. – Положение женщин в современном мире безвыходно. Выходить не за кого. – Но ты-то вышла. – Выйти замуж не выход. – А что это? – Это экономика. – На деревянной лошадке далеко не уедешь. – Ставь на зеленую. – Я патриот. Я люблю свою Родину. – За что? – За так как есть, плюс здесь женщины русские. Страшно расставаться. – Не бойся расставаться, бойся не встретиться. * * * – Бабочки в животе и уже голодают, – сказала я Жаку, когда мы обходили свои окрестности, свои Елисейские Поля. Эйфелева башня, как ориентир, как острие, торчащее из школьного глобуса, тоже стояло в поле, в поле нашего зрения. Мы, как и многие, что пришли сюда, находились в самом центре полюса любви. – Здесь недалеко есть одна кафешка, отличную делают выпечку. Рядом появилась дверь, мы вошли. Старинное кафе, пахло коричневым лакированным полисандром и булочками. – Выбирай из этих трех: «Вдохновение», «Воображение» или «Впечатление», – словно взял за руку потерявшуюся среди сладостей девочку Жак. – Вот это, указала я на аппетитную песочную горку с клубникой и вишней. Наши глаза с витрины обратились к женщине лет 40, аккуратно высушенной продавщице, не то временем, не то тоской, не то диетой. «Сколько лет она уже здесь стоит? Присела бы, отдохнула, улыбнулась». – 300 грамм «Воображения», пожалуйста. – Это будет совсем маленький кусочек. Хватит? – Да, у нас еще и своего есть немного. – Что-нибудь еще? – не поняла юмора продавщица. – 200 грамм трюфелей. – Я смотрел на нее как на стену, там, за ней, должна быть кухня, мой взгляд упирается в стену ее непонимания. Стена выкрашена безнравственно помадой, посудой, правдой. Что же у вас на кухне такой бардак, хотелось сказать мне, но я промолчал. Ее мало любили, ее никто не любит, женщина отомстила в мыслях по-женски. Как могут такие люди продавать конфеты, они должны их есть. – Два кофе. – Здесь или с собой? – спросила нас продавщица. – С собой, – Жак забрал «Воображение», расплатился, улыбнулся ей на прощание. – Пошли повоображаем, – закинул он руку мне на шею, привлек к себе и поцеловал мои волосы. * * * Наконец, лифт поднял нас на самый верх. – Неужели? – воскликнула Фортуна. Она вдохнула Париж, грудь ее поднялась, словно лифт, который доставил душу сделать несколько фотографий видов Парижа с высоты птичьего полета, где он, обросший домами всех мастей и расцветок, всех архитектурных стилей и вкусов, изрезанный венами улиц, буднично благоухал в вечерней дымке. Потом опустилась, застывшая в ожидании следующей порции кислорода: – До сих пор не верю, что мы это сделали. – Я думал, Фортуна никогда не сомневается в успехе, – обнял ее Павел. – Только дураки не сомневаются, – посмотрела она на Павла, – А дуры вроде меня – постоянно, иначе откуда им ждать сюрпризов? – Ты так странно на меня смотришь, – заметил Павел, когда глаза Фортуны начали наполняться стеклом. – В глаз что-то попало, песчинка. – Платок нужен? – Нет, лучше жилетка, – уткнулась Фортуна в его плечо головой. Слезы текли все быстрее, словно кто-то наклонил ее боль. – Ты тогда сказала, что в конце сценария было слово из шести букв, которое тебя поразило, какое? – Любовь, – захотелось ей изменить «Конец фильма». |