Книга Гарем, страница 59 – Патриция Грассо

— Не ерзай в седле, мой конь может занервничать. Заставить волноваться могучего коня было гораздо опаснее, чем дразнить влюбленного в нее супруга. Поэтому на какое-то время Эстер укротила свой темперамент. Все-таки через некоторое время она напомнила Халиду:

— Ты обещал мне рассказать о своей семье.

— С какого времени начать? — спросил Халид, жарко дохнув ей в затылок.

— Как тебе угодно, мой супруг, — донеслось до него из-под чадры.

— Тогда мы уйдем в прошлое, на триста лет назад. Эстер хихикнула под душной чадрой.

— О, мой любимый муж! Мое воображение не унесет меня так далеко. Я не разберусь, кто кому наследовал в твоем Стамбуле. Лучше начни со дня появления на свет сиятельного Халид-бека.

— Мне нравится, как ты произносишь мое имя. Оно слетает с твоего язычка легким облачком и ласкает мой слух.

— Я рада, а то я боялась, что ты когда-нибудь поддашься искушению его отрезать.

Халид поморщился. Ее намеки на жестокость турецких законов были ему неприятны. Он начал свой рассказ:

— Мой отец, ныне покойный Рустем-паша, был главным визирем моего деда, султана Сулеймана. Михрима, моя мать, любимая дочь этого величайшего из оттоманских султанов была рождена ему самой возлюбленной из его жен — Хуремой. У меня был брат Карим, но он погиб. И еще есть младшая сестра Тинна. Нынешний султан Селим — брат моей матери, а мой кузен Мурад — его наследник.

— Мне ничего не говорят эти имена. Я хочу знать, каковы эти люди.

Халид заговорил тише, но Эстер все же могла разобрать:

— Султан Селим привержен к вину, хотя Коран и воспрещает правоверным употреблять этот напиток. Му-рада интересуют лишь женщины и приумножение своих сокровищ. Сестрица моя, сладчайшая из всех услад, постоянно ссорится с моей мамашей. Михрима же, родившая меня, истинная ведьма, и, будь она мужчиной, стала бы великим султаном.

— Кажется, что многие семьи одинаково похожи на змеиное гнездо, — вздохнула Эстер. — А как ты подружился с Маликом?

— Малик — внук Рыжей Бороды, который наводил страх на всех христианских мореплавателей. Мы учились все вместе — Малик, Мурад, я и Карим.

При воспоминании о погибшем брате Халид помрачнел. Эстер уловила печальную нотку в его голосе и перевела разговор на другое:

— А почему у тебя голубые глаза? Не такие, как у других турок?

— Ты же не желала забираться в далекое прошлое, — напомнил Халид. — Но если хочешь услышать ответ на этот вопрос, придется. Кто-то из моих прапрадедушек полюбил девицу из северного племени.

— Он ее похитил?

— Похитил или ему ее подарили, какая разница?

— Брать в плен невинных девушек — это ваша семейная традиция, — не преминула сделать вывод Эстер.

— Мы берем в плен только лучших из лучших. Такую похвалу Эстер восприняла как должное.

— А может ли священник, поженивший нас по доверенности, провести свадебную церемонию по христианскому обычаю? Мне бы этого очень хотелось.

— Я мусульманин, — резко отозвался Халид.

— Ты можешь не присутствовать.

Халид знал, что в скором времени правда все равно выплывет наружу, и не стал откладывать неприятное объяснение на потом.

— Нас поженил имам.

— Имам? На твоем языке это означает священник?

— Вроде того, но только мусульманский.

До Эстер не сразу дошел смысл его признания.

— Значит, нас поженили по мусульманскому обряду?

— Ты правильно все поняла, но…

— Нет! Все неправильно! — От возмущенного крика Эстер заколыхалась плотная ткань чадры. — Я хочу, чтобы нас обвенчал настоящий священник.

— Имам и есть священник. И, пожалуйста, не кричи. Жена не должна говорить с мужем на повышенных тонах.

— К черту! Я не буду понижать тон… Халид зажал ей рот. Черная ткань забила ей глотку, она давилась, дергалась, но он был неумолим.

Однако Халид дал знак всадникам остановиться, спешился, снял Эстер с коня и отнес в сторону от проезжей дороги.

— Все наши споры мы разрешим без посторонних глаз, — сказал Халид. — Не забывай, что теперь ты турчанка.

— Я англичанка! — все еще протестовала неукротимая Эстер, хотя и без прежнего пыла.

— Я мусульманин и для женитьбы мне достаточно благословения имама, — терпеливо объяснил Халид.

— А я христианка, и не признаю языческие обряды.

— Не оскорбляй мою веру!

— Ты оскорбил меня, украв незаконно мою девственность. — Она ткнула обвиняющим перстом ему в грудь. — Ты негодяй и насильник, и обманщик к тому же! Тебе следует отрезать язык.

— Я ничего не крал. Ты сама охотно раздвинула ноги.

— Да, но лишь после того как ты показал мне брачное свидетельство. О боже! Теперь я падшая женщина. Кто теперь на мне женится?

— В нашей стране женщина выходит замуж только один раз. Я и есть твой единственный муж.

— Я отказываюсь признать наш брак. Найди христианского священника и повтори при нем брачную клятву.

— Нет! — отрезал Халид. — Ты представляешь себе, какой разразится скандал, если племянник султана согласится на христианскую церемонию?

— Тогда отправь меня в Англию, и мы будем квиты, — упорствовала Эстер.

— За исключением твоей утраченной девственности, — усмехнулся Халид. — И учти, я не отпущу тебя живой, если ты вздумаешь опять сбежать.

— Пусть лучше я умру и стану святой мученицей. Халид расхохотался так громко, что даже его боевой конь вздрогнул.

— О аллах! Молю, чтобы наши детишки не унаследовали от матери пустопорожнюю головку.

— Ты, значит, думаешь, что я рожу тебе дурачков? — обиделась Эстер и уже приготовилась к очередному сражению.

— Ты доказала ночью, что ты истинная женщина, а не ведьма, какую из себя изображаешь. И ты не наивное дитя. Хватит притворяться и дурачить меня. Ты уже вдвойне моя супруга — и по закону, и потому, что я заронил в тебя свое семя.

На этом разговор их был закончен. Путешествие продолжилось. Эстер, покачиваясь в седле впереди супруга, размышляла о странном повороте своей судьбы.

Жаркое солнце стало ее злейшим врагом на время путешествия. Струйки пота текли со лба, омывали ее веснушчатый носик, который нестерпимо чесался от соприкосновения с ненавистной чадрой.

Но больше всего ее удручали размышления о своем грехе. Ведь как-никак она без церковного благословения отдала свою девственность мужчине, да при том еще закоренелому язычнику. И, целуясь с ним, отдаваясь его ласкам, она сама получала удовольствие. Теперь уже обратной дороги нет, и что ей делать дальше — непонятно.