Книга День Праха, страница 26 – Жан-Кристоф Гранже

— Именно это я и говорю: тебе не в чем себя упрекнуть.

Чем больше сочувствия проявляла Рашель, тем сильнее разгоралась злость Иваны. Ей хотелось вскочить и выплеснуть всю правду в лицо анабаптистке, с ее распрекрасным сочувствием. А та продолжала:

— В первом послании сказано: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» ^[55]. Ты должна сначала очиститься от всякого чувства и принять в себя Господа. И тогда все будет для тебя легко. В мирской жизни вы слишком любите себя, вы…

Ивана вырвала у нее из рук свои носки и, согнувшись, яростным движением натянула их на ноги.

Но Рашель как будто не заметила этого нетерпеливого движения.

— Мы запрещаем себе судить других. В Священном Писании…

— Ты меня достала своим Господом и проповедями! — взорвалась Ивана. Она кое-как зашнуровала ботинки и, вскочив со скамьи, кинулась к двери, которую открыла с невероятным усилием: так у нее разболелась порезанная рука.

Когда она наконец выбралась наружу, ледяной ветер подействовал на нее как дефибриллятор.

Девушка пустилась бежать в темноте. Ей нужно было найти дуб, у подножия которого она закопала свой мобильник, и позвонить Ньеману. Нужно было снова вернуться к своей реальной работе, черт бы подрал все остальное! А не изображать плаксивую страдалицу, которая позволяет чужим рукам щекотать себе ноги.

— Это еще что такое?

Несколько цыган, стоявших в стеклянном боксе, бросали на Ньемана боязливые и вместе с тем ненавидящие взгляды.

— Сезонники, у которых есть судимость, — коротко объяснила Деснос.

— Мать вашу!.. — Единственные сборщики винограда, имевшие дело с полицией или с жандармерией, оказались цыганами! Теперь его уж точно обвинят в расизме или в дискриминации иммигрантов. Он прекрасно обошелся бы без этого. Деснос, которая, похоже, втайне наслаждалась этой ситуацией, добавила сладеньким тоном:

— Кроме того, сюда, на пост, несколько раз звонил прокурор, он пытался соединиться с вами. Сказал, что по мобильнику вы не отвечаете.

Ньеман притворился глухим… Он разглядывал цыган. Их зрачки блестели в темноте, напоминая майору об одном из его детских суеверий: будто бы цыгане обладали сумеречным зрением.

— Ты их допросила?

— Я думала, вы захотите сделать это лично.

Она откровенно потешалась над ним. Даже если это дело сводилось только к церковному грабежу, цыгане такими делами не занимались. Майор никак не мог представить себе, что они способны вскарабкаться на леса и отколоть кусок свода, — а собственно, какой кусок? И кто из них мог знать, что скрывается под более поздними фресками?

Деснос протянула ему список «подозреваемых». Карло Урсан, 1993 года рождения, привлекался за сутенерство, условно-досрочное освобождение. Тони Геребенек, 1998 года рождения, осужден за вандализм и насильственные действия, освобожден в 2017-м. Кристиан Теодосиу, осужден за мошенничество и кражу с прилавка магазина, с отсрочкой исполнения приговора. Николае Ланга, осужден за воровство с отягчающими обстоятельствами, провел два года в центральной тюрьме Энзисхайма ^[56]. Зухир Ифрим — в настоящее время условное освобождение…

— Вели своим парням допросить их, — сухо приказал он. — Пусть выяснят, где они находились в указанное время и есть ли у них алиби.

Сам он не верил в их виновность, но светящиеся пятна «Bluestar» так и плясали у него перед глазами. Они почему-то ассоциировались в его воображении с блестевшими зрачками этих проходимцев. В часовне произошла драка. И окончилась она смертью человека. Не исключено, что эти мелкие жулики имели к ней какое-то отношение.

— И еще проверь, не является ли камень во рту мертвеца частью какого-нибудь цыганского ритуала.

— Что?!

Ньеман искоса глянул на нее:

— А почему бы и нет?

— Слушаюсь, комиссар.

Майор почувствовал вибрацию своего смартфона и бросил взгляд на экран. Звонил Шницлер. Значит, на сей раз он здорово влип.

— Алло?

Майор прошел по коридору и пересек приемную жандармерии.

— Пьер? — спросил звонивший. — Что за бардак ты там развел?

Ньеман даже не успел ответить.

— Меня тут засыпали жалобами!

— Кто ж это?

— Не валяй дурака. Я, кажется, тебе ясно сказал: действуй помягче.

— Это убийство, Филипп. Без всякого сомнения. Так что мягкость отменяется.

Толкнув плечом входную дверь, он вышел наружу. На стоянке царила тьма, непроницаемая, как вязкая смола…

— И у тебя есть доказательства? — спросил Шницлер после короткой паузы.

— Пока только предположения, но очень убедительные.

— Если ты отразишь это в рапорте, можно выиграть время.

— Моя помощница этим уже занимается.

— Какая еще помощница? Я думал, ты работаешь один.

— Я имею в виду местную жандармерию. Они дали мне в напарники капитана, женщину.

Прокурор сбавил тон:

— Да, верно, я и забыл. Ладно. Так что произошло, как ты думаешь?

Ньеман коротко изложил ему свои предположения. Кража произведения искусства. Драка. Неумышленное убийство. О камне он умолчал: Шницлер не любил сложные версии.

— А свод?

— Либо он просто не выдержал тряски лесов, либо вор сознательно его обрушил, чтобы замаскировать свое преступление.

— Н-да, плохо дело…

Шницлер был сильно озабочен. Он всегда тяготел к покою.

— Подозреваемые у тебя есть?

— Мы разыскиваем грабителей церквей. Кроме того, я изучаю досье сезонников. Они тут, на месте, и я…

— Да, кстати, что это за облава на цыган? — прервал его прокурор.

— Ну вот, сразу громкие слова.

— Ты что-нибудь имеешь против них?

— У них у всех судимости.

— Ну и что?

Ньеман вспомнил арестованных, собранных в застекленном боксе. Он ломал голову, стараясь подыскать солидные аргументы в свою пользу. Но все, что он мог сказать, было зыбко, точно призрачный ореол света вокруг фонарей.

— Мне звонили Посланники, — продолжал Шницлер.

— Вот как — теперь они даже пользуются телефонами?

— Только один из них, и притом не самый сговорчивый.

— Кто такой?