Онлайн книга «Искупление»
|
Скоро стали Прасковья и Аксинья если не подругами, то людьми близкими. Вместе пряли долгими вечерами, стирали на речке, делились секретами, вспоминали прошлое, обсуждали проказы и недуги детей. Прасковья рада была поговорить о десятилетке Лукаше – и скромница, и хозяюшка, и пригожа собой, скоро невеста, о ровне Нютки – Павке, озорном и непоседливом мальчишке. – Здравствуй, Прасковьюшка. Как сама ты? Как дети? – Софья не выказывала неприязни к гостье. – Лукерья убежала гадать, а Никашка с Павкой колядуют где-то. Пусть дети забавятся, пока пора молодая. – Твоя правда. Это у нас, поживших, все забавы – яство съесть да песню спеть. – Ты, Аксинья, себя к старухам не причисляй. Ты у нас в самом соку, – подмигнула Параскева. – Не поверишь, чувствую себя… как кобыла заезженная. – А сколько годочков тебе? – Четвертушки нет. – Ох, да я в твои годы козой скакала. – Отпрыгала свое козочка Аксинья, – влезла в разговор невестка. – А ты, Софка, старуха. Ворчливая скареда, – не смолчала Прасковья. – Вот соседка у меня такая была… Ворчала, ворчала, так и сморщилась. Ссохлась от злобы своей. Софья фыркнула, подхватила на руки сына и скрылась в светелке, где и проводила теперь большую часть своего времени. – Ушла, и слава богу. – Я к тебе не просто так пришла, по делу, подруженька. – Рассказывай. Заболел кто из твоих? – Да, угадала ты. Можем посекретничать? – Можем, в клеть пойдем. Холодно там, зато не услышит никто. Аксинья отворила дверь, ведущую в комнатушку. Отец расширил ее, пристроив с юга еще клетушку. Клеть вся была заставлена, завалена: сундуки с одеждой, утварь, связки лука и чеснока. Аксинья расчистила место на лавке. – Когда-то отец посадил меня под замок. Несколько дней здесь сидела, судьбу кляла. – Что ж сотворила ты? – С мужем будущим своим по лесам ходила, травы собирала. Параскева залилась громоподобным смехом. – Ой, шалунья ты, Аксиньюшка, – просмеялась. – Дело молодое, все такими были… Вот и братец мой… учудил. – Рассказывай уже. – Как сказать-то… – Да не узнаю тебя, что мнешься-то? Я все пойму. – Никашка уж вторую седмицу смурной ходит. Как будто умер кто у парня. А мне не говорит ничего. – И?.. – И чешется, как шелудивый пес. Ну я думаю, вошки грызут. Дело обычное. – Оказалось, нет? – Прижала к стенке детинушку. Все рассказал. Параскева, начисто лишенная стыдливости и скромности, поведала без утайки братнин секрет. – Сразу я тебе не скажу ничего. Подумаю, вспомню снадобье. Ты не печалься, исцелим твоего курощупа. – Ох, благодарна как тебе… И ведь мало к кому с бедой такой пойдешь. Так бабы языками чешут… – Надобно мне посмотреть на твоего Никашку. – Не дастся, колоброд. Он ж горазд был по девкам бегать… – Уговори, заставь. Сама придумай, как приведешь братца ко мне. Аксинья взяла небольшой ставец с лучиной и открыла клеть. Открыв огромный сундук с резной каймой, она ласково погладила вышитые узоры на красном сарафане. Венчание, пьяные поздравления, хмельные поцелуи мужа. Счастье растворилось в прошедших годах, обернулось горестями. Нарядные душегреи, летники, опашень с беличьим мехом… Недолго богатству осталось пылиться в сундуке. «Не надо жалеть о вещах, надо думать о душе», – вспомнила она отцовские наставления. Аксинья спрятала заветную книгу, дар Глафиры, на самое дно сундука. Старинный лечебник, «Вертоград», по крупицам собрал мудрость русских и иноземных знахарей, обладателю своему он грозил наказанием, люди настороженно относились к ведовству. Муж Аксиньи ярился, грозил сжечь опасную книжицу, но намерение свое так и не выполнил. Убористые строки с заостренными буквами, искусно выполненные рисунки известных и заморских трав, тяжелые страницы, истрепавшийся кожаный переплет – и все это в обычном сундуке деревенской бабы, Аксинья улыбнулась. Но скоро лицо ее померкло. И с этим сокровищем скоро ей придется расстаться. Настанет срок. Анна спала, тихо постанывая, слюна стекала с уголка ее рта. Аксинья стерла желтоватую водицу, потрогала лоб матери. Уж две седмицы она почти не вставала, но не жаловалась, только стискивала зубы. Дочь перепробовала все средства, единственное, что оставалось – утихомиривать боль маковым молоком. Бессилие сводило Аксинью с ума, и она надеялась найти в лечебнике средство не только для тайной болезни Никашки, но и для материного недуга. Да в глубине души понимала, что надежда ее напрасна. Страницы «Вертограда» хранили многовековую мудрость, и Аксинья потеряла счет минутам. Отвлек ее громкий вопль Васьки, разбудивший Нюту и мать, переполовший всю избу. – Ты что за ребенком не смотришь? – выскочила из светлицы Софья. – Не твой разве сын? – Что… что у вас? Дочка, дай попить, жажда мучит. Аксинья протянула матери ковш с квасом, одновременно силясь понять, что же случилось у непоседливого Васьки. – Руки-то его, глянь только! Исцарапаны Каином. Это найденыш ваш. Говорила я, кого пригрели на шее! – Васенька, иди к тете. – Аксинья склонилась над мальцом, тот уже успокоился и улыбался ей, ласково водил рукой по ее лицу. – Матвейка не кот, царапаться не умеет. – Не оборванец, так кот твой нахратит сына моего? – Ты сама видишь, Васька Угольку покоя не дает, за хвост таскает, кто ж утерпит. Царапины малые, ничего дурного не случилось. – Тебя послушать, так… Книги ведьминские читаешь, – Софья кивнула на лечебник, – уморить всех нас хочешь. – Подойди, – прошептала мать, когда невестка ушла. – Боюсь я ее, Аксинья. А как наговорит на тебя, ты же знаешь, чем грозят обвинения такие… – Не скажет, побоится, да и родственница я ей. Если меня обвинят, то и Софья с Васькой пострадают. – Аксинья успокаивала мать, но сама уверенности не испытывала. Скольких уже она лечила, вытаскивала из силков смерти. А кому-то помочь не смогла. И каждый из тех людей может назвать ее ведьмой, той, что служит нечистой силе. * * * Улыбка ее переворачивала все нутро, заставляла сердце биться быстрее, наполняла счастьем обладания. Будто она не мать двоих его детей, а полюбовница, с которой встречается он в укромных местах. Ночью он сжимал женщину в своих объятиях, вдыхал запах волос, гладил пышную грудь. – Зайчик, зайчик мой, – шептала и постанывала, и бесстыже наклонялась к его чреслам, и вбирала его в себя, и исходила соком… – Ульяна! – не помня себя, закричал он и вылил свое семя. Покой снизошел на него, убаюкивал в объятиях, он погрузился в глубины сна, благо до утра еще далеко. Сквозь сладкую дремоту мужчина услышал чье-то всхлипывание. С трудом вынырнул из глубин сна, обнял женщину, но она гневно сбросила с себя его руку. |