Онлайн книга «Вечная мерзлота»
|
– У меня четвертак, Игорь Сергеевич, третья судимость, я клейменый, как последний рецидивист. Мне положено здесь сдохнуть. – А зачеты? Есть и такая возможность. Горчаков встал, не реагируя на последнюю реплику начальника. – Поставьте начальником партии Игнатьева, он, кажется, на правильном пути. Искать надо не алмазы, а пиропы. И возможно, именно в разломах с метаморфическими породами. Это все есть в материалах. – Ну конечно, и что вы об этом думаете? – схватился Головнин. – Вот, у меня на эту тему… – С Игнатьевым поговорите… – перебил Горчаков. – Но он химик, а нужны точные поисковые работы небольшими силами. Тут ваша интуиция нужна. Игнатьев тоже так считает. Горчаков покачал головой, извинился и вышел из кабинета. Когда вечером вернулись в зону, в их бараке все было перевернуто вверх дном. Книги сброшены с полок в центр избы. У старичка-дневального на лбу была большая шишка, а нижняя губа разбита. – Чего искали, и не знаю, пришли вертухаи с лейтенантом и давай. Попки по всем щелям шерстят, а он за столом покуривает. Мужики разбирали сваленные в кучу книги и вещи. – Это бывает, – объяснял негромко Иван. – Чтоб жизнь медом не казалась. Ничего они не искали. Ночью Георгий Николаевич ворочался и думал о предстоящем этапе. Он попадал в руки случая, и его судьбу мог решить любой, от майора Цымбалюка до простого фельдшера в пересыльном лагере. Говорить с Головниным было бессмысленно, он ничего не решал и мог все испортить – в оперотделе, узнав о желании з/к вернуться на прежнее место, скорее всего сделали бы наоборот. Горчаков полагался только на опыт, на лагерную хитрожопость. Это у него было. Игнатьев тоже не спал, подошел, призывно постучал пальцем по пачке папирос. Они оделись и вышли. Закурили. На улице было непривычно тихо. – Я не стал говорить, но здесь Ясулович в ноябре был. Так же, как и тебя вот, привозили. Ему шесть лет еще сидеть, в Карелии где-то работал, в лагере для слабосильных. Худой, руки трясутся, взгляд ненормальный и все время ест… Горчаков понимающе кивнул. – А помнишь, какой математик был! Всего Пушкина, всего Лермонтова наизусть… нет теперь человека, что-то с нервами, боится всего. То лебезит, то в ярость впадает и начинает требовать истерично. Когда его увезли, полная тумбочка сухарей была… и под матрасом. Головнин на вас с Ясуловичем очень рассчитывал, а ни с ним, ни с тобой не получилось. Он тебя не понимает… да и я, признаться, тоже. Тебя ведь интересуют алмазы, я же вижу! – Искать в базальтах нет смысла… – Горчаков затянулся папиросой и покачал головой. – Нет, Ваня, без меня! – А если найдем?! – Не дадут, Ваня, здесь нужен новый подход, а ваши марксистско-ленинские начальники чего-то боятся. – Горчаков помолчал сосредоточенно. – Очень многие, это и по публикациям видно, понимают, что траппы для поисков бесперспективны, но молчат и даже поддакивают. Ни одной публикации против. – А Моор? – Генрих впрямую в этом не участвует. Его работы для умных, и эти умные их знают и молчат. И даже отправляют поисковые партии туда, где точно знают, что ничего нет. – Гера, тебе же все это интересно! – Конечно, Ваня, как нет?! Пару дней назад я почти готов был согласиться. Заволновался, как студент. – Ну?! – Нету больше геологии, Ваня. Столько труда уходит впустую, все рабы, начиная с министра. В наше время, даже в страшные тридцать восьмой и тридцать девятый, в голову никому не пришло бы так бессовестно врать! – Это неважно, в поле можно работать. Там мы сами по себе… Горчаков, не обращая внимания, продолжал хмуро: – Я смотрел геосъемку, которую делало ваше Управление… Там же туфты полно! И Головнин об этом знает, под этой туфтой его подписи стоят. – А как по-другому? С него план спрашивают, – заступился Игнатьев, – а людей мало. – Вот и я об этом, – продолжил Горчаков все так же мрачно. – Министерство геологии – подразделение МВД! Главный геолог страны – Лаврентий Палыч Берия! Не буду я на них работать, Ваня! Им и алмазы нужны, чтобы пушек побольше наделать и всю землю опутать колючей проволокой! Без меня, Ваня! Замолчали. Затягивались хмуро куревом. – Чем же ты живешь, Гера? – Можно было бы поработать, Ваня… конечно, можно! – Георгий Николаевич вздохнул с досадой и выбросил окурок. – Но лучше я у себя в лазарете… просто помогу больному человеку. У меня один батюшка лежал, говорит, болезнь поворачивает человека лицом к Богу. Так что я с хорошими людьми общаюсь, без туфты обходимся… – Ну как ты можешь сравнивать! При чем здесь Бог? – Иван с недоверием тронул Горчакова за плечо. – Разве может быть лучше, чем в поле! И работа, и споры по полночи! Помнишь?! Бах или Бетховен?! Ты еще любишь свою музыку? А литература?! Горчаков смотрел, будто не понимал вопроса. – Устал я, Иван, давно уже никаких серьезных книг… Когда есть время, приключения читаю. – А тайга? – Тайгу приворовываю понемногу, это случается… – Горчаков потер замерзший нос. Иван смотрел напряженно, не понимал. – Изменился ты, Гера, не узнать. Ты же первый в самую тяжелую работу ввязывался. Где все это? – Много воды утекло, Ваня… – Горчаков сморщился небрежно. – Что вспоминать? Иван молчал, погруженный в свои мысли. Потом обнял Горчакова, прижал крепко: – Я все равно рад, что повидались. Не сдавайся им, Гера! Не сдавайся, он сдохнет, и все поменяется! Вот увидишь! Столько людей молятся, чтоб он сдох, и это случится… Через несколько дней Горчакова увезли на Дудинскую пересылку. Он сходил в спецчасть, дал писарю пачку папирос и попросил пристроить на этап в сторону Ермаково. Таких этапов в ближайшее время не было, писарь курево взял, но надежды на него было мало. В санчасть Горчаков не пошел, опасался, что оставят в Дудинке или отправят куда-то в другое место, медиков не хватало, на них всегда были заявки. Пересылка была большая, бардака хватало, и ловчить с его опытом было несложно. Чтобы исчезнуть с глаз начальства, он не ходил на утренний развод на работы, уворачивался от облав и караулил попутный этап. Как старый волчара ходил вокруг овчарни и вынюхивал, выслушивал свою лазейку. При любой облаве или другой неосторожности можно было оказаться где угодно, хоть в Казахстане. Лагерная жизнь только на первый взгляд однообразна, она полна внутреннего движения, неявных смыслов и рычагов, в ней многое очень похоже на обычную жизнь, а многое перевернуто с ног на голову, в ней почти нет строгих законов, но, наоборот, все подвижно и зависит от воли и желаний людей, и все же любой опытный лагерник точно знает, как себя вести. Горчаков был таким лагерником, его шансы были велики – пятьдесят на пятьдесят. |