Онлайн книга «Утопия-авеню»
– Ну и что мы? В смысле, кто? Как группа? – спрашивает Дин. – Мы пока еще не совсем определились, – говорит Эльф, – но если судить по нашим песням, то «Оставьте упованья» и «Плот и поток» парадоксальны. Как оксюморон. Дин подозрительно сужает глаза: – Как что? – Оксюморон – это фигура речи, сочетание противоречащих друг другу понятий. Оглушительная тишина. Фолк-ритм-энд-блюз. Циничные мечтатели. – И все это на основании нашего обширного списка из двух песен, – подводит итог Дин. – Дело за тобой, Джаспер. Счет пока такой: Мосс – один, Холлоуэй – один, де Зут – ноль. Ты как? – По команде песни не выкакиваются, – говорит Джаспер. – Не самая подходящая игра слов, – замечает Мекка. – Ха-ха-ха! – заливается Грифф. – Дамы и господа, прошу любить и жаловать: «Говнопевцы»! – Как по-твоему, – спрашивает Эльф Джаспера, – нам нужно придумать новое название? Поразмыслив, Джаспер отвечает: – Да. – У тебя в вышитом рукаве ничего не припрятано? – спрашивает Дин. Джаспер отвлекается, потому что в прозрачном завитке узора на матовом оконном стекле возникает глаз. В дюйме от окна. Зеленый. Смотрит на Джаспера, моргает. Потом владелец глаза идет дальше. – Ах, прости, – говорит Дин. – Мы тебе наскучили? «Здесь я уже был…» – Погодите… «Метель грез, дождь лепестков, кружевные бабочки… На стене табличка… с названием улицы…» Джаспер закрывает глаза. Из шелеста воспоминаний проступают слова. – «Утопия-авеню». Дин корчит мину: – «Утопия-авеню»? – Утопия – это место, которого нет. Нигде. А авеню – место. Как музыка. Когда мы играем слаженно, то я здесь – и где-то еще. Это парадокс. Утопия недостижима. Авеню есть везде. Дин, Грифф и Эльф переглядываются. Мекка чокается стопкой водки с бокалом Джасперова «Гиннесса». Никто не говорит «да». Никто не говорит «нет». – Меня зовет фотолаборатория, – объявляет Мекка. – Дело на всю ночь. – Она поворачивается к Джасперу. – Не хочешь мне помочь? Дин с Гриффом хмыкают и переглядываются. «Это что-то означает, но я не знаю, что именно». Эльф закатывает глаза: – Ой, вы оба такие чуткие и деликатные. Прям как кирпич в морду. Джаспер и Мекка стоят на платформе «Пиккадилли-Серкус». Из пасти туннеля вырывается ветер, приносит стоны эха, превращает его в полуистаявшие голоса. «Не обращай внимания». Джаспер прикуривает «Мальборо» себе и Мекке. Дин говорит, что линия «Пиккадилли» – самая глубокая в центральном Лондоне, поэтому в Блиц станции служили бомбоубежищами. Джаспер представляет, как здесь собирались толпы, как люди вслушивались в грохот взрывов, как с потолка сыпалась пыль. Чуть дальше на платформе какой-то подвыпивший интеллигент гундосит: «Я генерал-майорское сплошное воплощение…» – но постоянно сбивается, забывая слова, и раз за разом начинает снова. – А можно задать тебе нескромный вопрос? – говорит Мекка. – Конечно. – Не думаешь, что Дин тебя использует? – Да, он не платит мне за комнату. Но я ведь тоже за жилье не плачу. Я присматриваю за отцовской квартирой. А Дин совсем без денег. В квартире Эльф всего одна спальня. Грифф ютится в садовом сарайчике, у дяди. Так что Дину деваться некуда – либо он живет у меня, в свободной комнате, либо уезжает из Лондона, и тогда нам придется искать нового басиста. А я не хочу нового басиста. Дин хороший. И песни у него хорошие. Рельсы постанывают. Приближается поезд. – На свое пособие по безработице Дин покупает нам продукты. Готовит. Убирает. Если он использует меня, а я использую его – это плохо? – Наверное, нет. По рельсам летит газетный лист. – С ним я не слишком зарываюсь в свои мысли. Мекка затягивается сигаретой. – Он совсем не такой, как ты. – И Эльф не такая. У нее есть специальный блокнот, куда она записывает все свои расходы. И Грифф не такой. Он – король хаоса. Мы все разные. Если бы Левон нас не собрал, нас бы не было. – Это сила или слабость? – Вот когда я это пойму, то обязательно тебе скажу. В тусклое пространство станции врывается поезд. Лаборатория в фотоателье Майка Энглси красновато-черная, кроме сияющего квадратика под увеличителем. Воздух жесткий от химикатов. Все тихо, как в запертой церкви. – Сто секунд, – шепчет Мекка. Джаспер выставляет время на таймере и щелкает выключателем. Мекка фотопинцетом опускает снимок в кювету с проявителем, покачивает ее, чтобы жидкость безостановочно омывала бумагу. – Сколько ни проявляй, каждый раз это волшебство. Под их взглядами на бумаге возникает призрачная Эльф за Павловым «Стейнвеем», вдохновенно сосредоточенная. У Мекки сейчас такое же выражение лица. – Как будто озеро возвращает утопленников, – говорит Джаспер. – Прошлое возвращает миг. Дзинькает таймер. Мекка поднимает фотографию из лотка, дает стечь проявителю, переносит снимок в фиксажную кювету. – Тридцать секунд. Джаспер снова выставляет время на таймере. Мекка просит наклонить кювету с проявителем, а сама записывает время и тип фильтра. По звонку таймера включает лампочку над головой. От желтого света у Джаспера гудят глаза. Мекка смывает закрепитель со снимка: – Фотографиям, как и всему живому, нужна вода. Она прищепкой прикрепляет снимок Эльф сохнуть над раковиной рядом с Эльф поющей и Эльф, настраивающей гитару. На той же веревочке прищеплены снимки Гриффа: Грифф, неистовствующий за ударной установкой, Грифф с сигаретой во рту и Грифф, крутящий барабанную палочку. Дальше висит фотография пальцев Дина на гитарном грифе, а лицо Дина не в фокусе, размыто; на следующем снимке Дин играет на губной гармошке, а еще на одном – курит. «Может быть, прошлое – всего лишь обманка ума? А здравомыслие – матрица таких обманок?» Мекка оборачивается к Джасперу: – Твоя очередь. Их пульсы замедляются, от обезумевших до акватических. Ее копчик прижат к его шраму от удаленного аппендикса. Он вдыхает ее. Она проникает в его легкие. Его сердце гонит ее по всему телу. Он накрывает их слившиеся тела ее одеялом. В пушистой ложбинке на ее шее собирается пот. Он слизывает его. Ей щекотно, она сонно бормочет: – Du bist ein Hund [20]. |