Книга Риск, страница 40 – Дик Фрэнсис

Я подумал, что сам буду винить себя, и заслуженно.

На следующее утро я пришел в контору в девять, и Тревор засуетился вокруг меня, что было явно лишним.

– Вам необходим отдых, Ро. Вы должны лежать в постели.

– Мне необходимы люди, жизнь, и я должен что-то делать.

Он сидел в кресле для клиентов в моем кабинете и выглядел встревоженным. Загар, приобретенный во время отпуска, шел ему, придавая еще больше внушительности. Серебристые волосы казались пышнее обычного, а солидное брюшко округлилось.

– Хорошо отдыхали? – спросил я.

– Что? О, да, великолепно. Великолепно. Пока не сломалась машина, конечно. И все то время, что мы наслаждались жизнью, вы... – он запнулся и тряхнул головой.

– Боюсь, – с мрачной иронией заметил я, – что я ужасно запустил дела.

– Ради Бога...

– Я попытаюсь наверстать упущенное, – пообещал я.

– Мне бы не хотелось, чтобы вы особенно усердствовали дня дватри, по-видимому, он говорил абсолютно серьезно, глаза полны тревоги и беспокойства. – Не будет ничего хорошего для нас обоих, если вы сломаетесь.

Мои губы дрогнули. Вот это уже больше походило на истинного Тревора.

– Я сделан из пластилина, – заверил я и, невзирая на его протесты, остался, где был, и в очередной раз попытался привести в порядок рабочий график и увязать все концы сорванных встреч.

Мистер Уэллс накликал на свою голову еще худшие беды, заплатив чеком, который банк немедленно возвратил, так как денег на счете не имелось. И ему грозило судебное разбирательство.

– Но вы ведь знали, что банк не оплатит чек, – возмутился я, когда он позвонил пожаловаться на неприятности.

– Да... но я думал, вдруг заплатит.

Его наивность повергала в ужас: тот же самый тупой оптимизм, который и явился первопричиной всех его несчастий. Он закрывал глаза на реальность и жил в мире иллюзий. Я знавал людей подобного склада, и ничто на свете не могло заставить их измениться.

– Приходите в понедельник, во второй половине дня, – покорно сказал я.

– Вдруг кто-нибудь снова вас похитит?

– Не похитит, – успокоил я. – Два тридцать, в понедельник.

Я просмотрел вместе с Дебби почту за неделю и выбрал самые неотложные письма. Они все оказались сложными и запутанными, и я приуныл.

– Ответим на них в понедельник утром, – сказал я.

Дебби принесла кофе и с самым добродетельным видом изрекла, что я нездоров и не могу работать.

– Вы получили из налоговой инспекции разрешение на отсрочку для Эксвудских конюшен и Коли Янга? – спросил я.

– Да. Бумаги пришли в среду.

– А что там с аудиторским актом Денби Креста?

– Мистер Кинг обещал заняться этим делом с утра.

Я с силой провел рукой по лицу. Бесполезно обманывать себя. Я чувствовал себя безнадежно слабым, сколько бы ни отрицал это. Согласившись скакать на Гобелене, я поступил как эгоистичный глупец. Следовало проявить благоразумие, срочно позвонить Мойре Лонгерман и отказаться. Но я не грешил благоразумием, когда дело доходило до скачек.

– Дебби, – попросил я, – будьте любезны, спуститесь в архив в подвале и принесите все старые досье на Конната Пависа, а также Глитберга и Онслоу.

– На кого?

Я написал имена на листочке. Она взглянула на них, кивнула и вышла.

Позвонил Хворостина Элрой. Он заговорил с очень сильным оксфордским акцентом, и речь его лилась стремительным и бессвязным потоком.

– Стоп, – перебил я. – Говори помедленнее. Я не разобрал ни слова.

– Я сказал – страшно огорчен, что тебя засадили в тот фургон.

– Ладно... спасибо.

– Мой старик не мог этого сделать, пойми, – в его голосе звенела тревога и скорее надежда найти доказательства своей правоты, чем убежденность.

– А ты как считаешь?

– Знаю, он угрожал... Послушай, да, он ругался тогда весь вечер, и я знаю, что у него есть фургон, и все такое... А сейчас машины нет на месте – ремонтирует где-то коробку передач или что-то в этом роде... Конечно, он тогда был вне себя от ярости и твердил, что тебя надо посадить под замок, но не думаю, что он способен сделать такое.

– Ты его спрашивал? – полюбопытствовал я.

– Ага. – Он замялся. – Понимаешь... мы чертовски крупно повздорили, он и я. – Он опять умолк. – Он всегда колотил нас, когда мы были детьми. Ремнем, ботинком, чем придется. – Молчание. – Я спросил его о тебе... Он дал мне по морде.

– М-м, – сказал я. – Что ты решил насчет тех денег?

– А, ведь из-за них-то мы и повздорили, понимаешь. Я подумал, что ты прав. Мне вовсе не хочется иметь неприятности с законом. Ну, папаша рассвирепел и заявил, будто я никогда не ценил всего того, что он делал для меня.

Он говорит, если я укажу эти деньги в декларации и заплачу налог, он сам попадет в беду, понимаешь. Похоже, он окончательно свихнулся и готов на что угодно.

Я немного поразмыслил.

– Какого цвета его фургон?

– Вроде бы белый. Старенький "Форд".

– Гм. Когда вы решили пообедать в том пабе?

– Отец поехал туда прямо со скачек, будто бы выпить, а после позвонил и сказал, что можно заказать обед на всех и мы хорошенько отпразднуем мою победу.

– Он имел возможность, – спросил я, – раздобыть шестьдесят упаковок плавленого сыра?

– О чем это ты?

Я вздохнул.

– Они были со мной в фургоне.

– Ну, откуда мне знать? Я с ним больше не живу. Хотя трудно представить, чтобы он ходил по магазинам. Это, видишь ли, женская работа.

– Понятно. Если ты согласен заявить обо всех деньгах, существуют кое-какие статьи расходов, по которым можно списать часть прибыли.

– Проклятые налоги, – сказал он. – Обдирают до нитки. Я больше не намерен надрываться до седьмого пота, чтобы подзаработать на всяких операциях. Нестоящее это дело.

Он договорился о встрече на будущей неделе и с грохотом швырнул трубку.

Я сидел, уставившись в пространство, и размышлял о Хворостине Элрое и его неистовом папаше. Высокие налоги всегда были обоюдоострым оружием, ибо страна теряет все больше и больше средств с каждым поворотом ключа, закручивающим гайки. Сверхурочная работа и предпринимательская деятельность не стоили затраченных усилий. Зато эмиграция себя оправдывала. Чем выше поднимались налоговые ставки, тем меньше оставалось того, что облагается налогом. Совершенное безумие. Если бы я был министром финансов, я бы превратил Британию в налоговый рай и приветствовал возвращение всех богатых людей, кто забрал свои деньги и уехал за границу. Пятидесятипроцентный налог с миллионов принес бы стране большую выгоду, чем девяносто восемь процентов с нуля. Ныне же я был вынужден давать советы и рекомендации, руководствуясь тем, что сам лично считал негодной экономической политикой, и поощрять законы, которые считал неразумными. И ничего удивительного, если гнев Элроев, по сути направленный против системы в целом, обратился против бухгалтера, который заставил их посмотреть в лицо гнусной действительности. Однако я искренне сомневался, что даже Элрой-старший перешел бы от словесных оскорблений к физическим. От слов к делу путь неблизкий.